Энтрери предпочел не вдумываться, как это хафлингу удалось бы.

– Ну, так что тебе нужно? – спросил Дондон, отправляя в рот огромный кусок пирога.

Энтрери прикрыл дверь и подошел к хафлингу поближе.

– Пришел поговорить со старым знакомым, – ответил он.

Дондон перестал жевать, взгляд его застыл. Видимо пораженный внезапной догадкой, он сильно закашлялся, поперхнулся и вывалил изо рта на тарелку полупережеванный кусок. Девушки, пряча гримасы отвращения, тут же ее унесли.

– Я не… то есть мы с Реджисом не были друзьями. То есть… – заикаясь, начал он оправдываться. Собственно, так вели себя все, перед кем неожиданно вставал призрак Артемиса Энтрери.

– Не волнуйся, Дондон, – властно оборвал его убийца. – Я пришел поговорить, и ничего более. Мне нет дела ни до Реджиса, ни до того, приложил ли ты руку к смещению паши Пуука много лет назад. Город нужен живым, а не мертвым, ведь так?

– Да, конечно, – согласился хафлинг, заметно дрожа. Он чуть перекатился вперед, пытаясь сесть, и лишь тогда Энтрери заметил цепь, прикованную к толстому кольцу вокруг его левой лодыжки. В конце концов толстяк оставил попытки и снова откинулся назад. – Старая рана, – пояснил он.

Энтрери пропустил мимо ушей нелепое оправдание. Он подошел еще ближе, нагнулся над хафлингом и отодвинул складки его одежды, чтобы получше разглядеть кандалы.

– Я только недавно вернулся, – сказал он. – И надеялся, что Дондон посвятит меня в подробности всего, что происходит в городе.

– Всюду опасность и жестокость, куда ж без этого, – ответил толстяк со смехом, перешедшим в мокрый кашель.

– Кто у власти? – очень серьезно спросил Энтрери. – Какая гильдия сейчас верховодит, какие у нее солдаты?

– Хотелось бы оказать тебе услугу, друг мой, – волнуясь, ответил хафлинг. – Правда-правда. Я бы ничего от тебя не утаил. Ни за что! Но ты же видишь, – добавил он, приподнимая скованную лодыжку, – меня теперь почти не выпускают.

– И долго ты здесь?

– Три года.

Энтрери недоуменно и с неприязнью посмотрел на несчастного, потом недоверчиво рассмотрел довольно простой замок на оковах, с которым Дондону ничего не стоило справиться при помощи обычной шпильки для волос.

Поняв, о чем он думает, Дондон вскинул невозможно толстые руки. Его ладони так раздулись, что он даже не мог соединить кончики пальцев.

– Они уже плохо слушаются меня, – пояснил он. В душе Энтрери заклокотала ярость. Ему вдруг захотелось убить хафлинга и срезать с него драгоценным кинжалом весь жир слой за слоем. Но вместо этого он наклонился к замку, бесцеремонно повертел его, проверяя, нет ли каких хитростей, и потянулся за маленькой отмычкой.

– Не надо, – раздался у него за спиной высокий голос. Но убийца почувствовал чье-то присутствие еще прежде, чем прозвучали слова. Он развернулся, готовый метнуть зажатый в руке кинжал. Женщина-хафлинг, одетая в тонкую рубашку и брюки, с густыми вьющимися темными волосами и громадными карими глазами, стояла в дверях, подняв ладони и всем своим видом выражая миролюбие.

– Это будет плохо и для меня, и для тебя, – с легкой усмешкой договорила она.