Энтрери нечего было сказать, и он промолчал.

– Тем не менее нам нужно переговорить, – закончила Двавел, повернулась и указала на дверь.

Энтрери оглянулся на Дондона.

– Пусть остается со своими радостями, – сказала Двавел. – Ты хотел его освободить, но уверяю тебя, он вовсе не хочет уходить отсюда. Здесь прекрасная еда и хорошая компания.

Энтрери с отвращением взглянул на разнообразные пироги и сласти, на с трудом перекатывавшегося по ложу Дондона, на обеих женщин.

– Он не слишком привередлив, – со смехом заявила одна из них.

– Ему бы только преклонить сонную голову на чьи-нибудь теплые колени, – добавила другая, и обе захихикали.

– У меня есть все, что душе угодно, – подтвердил и Дондон.

Энтрери только покачал головой и вышел вместе с Двавел, проследовав за ней в ее комнату, охранявшуюся, без сомнения, гораздо лучше и находившуюся в глубинах «Медного муравья». Женщина опустилась в низкое мягкое кресло и показала убийце на другое. Энтрери было очень неудобно в маленьком креслице, не рассчитанном на таких рослых посетителей, его коленки оказались почти у самого носа.

– У меня в основном бывают хафлинга, – извиняясь, сказала Двавел. – Мы редко допускаем сюда чужаков.

Очевидно, она думала – Энтрери скажет, что очень польщен, но он промолчал, продолжая укоризненно глядеть на нее.

– Мы держим его здесь для его же блага, – прямо заявила Двавел.

– Дондон когда-то был одним из самых уважаемых воров Калимпорта, – парировал Энтрери.

– Когда-то, – подчеркнула она. – Вскоре после твоего ухода он прогневил одного пашу, обладавшего очень большой властью. По счастью, тот был моим другом, и я умолила его пощадить Лондона. Мы пришли к соглашению, что Дондон никогда не покажется в городе ни под каким видом. Но если сам паша или кто-то из его приближенных когда-либо узнает, что он гуляет по улицам, я должна буду согласиться с тем, что его казнят.

– По мне, так это лучшая судьба, чем медленное умирание, на которое ты обрекла его, посадив на цепь.

Двавел громко рассмеялась.

– Тогда ты совсем не знаешь Дондона, – сказала она. – Давно уже святые и мудрые люди назвали семь смертных грехов, угнетающих душу. Правда, первым трем – гордыне, зависти и гневу – Дондон не подвержен, зато полностью во власти четырех остальных – лени, алчности, обжорства и похоти. Ради спасения его жизни мы заключили с ним сделку. Я обещала ему, что предоставлю ему все, что он пожелает, без всякого обсуждения, в обмен же взяла с него обещание не покидать пределы дома.

– Тогда зачем было приковывать его за ногу? – спросил убийца.

– Потому что Дондон бывает пьяным гораздо чаще, чем трезвым, – объяснила Двавел. – И вполне способен устроить мне скандал или выбраться на улицу. Все это лишь затем, чтобы защитить его.

Энтрери хотел возразить, потому что более жалкого зрелища, чем являл сейчас собою Дондон, он в жизни не видал и сам предпочел бы мучительную смерть такому уродливому существованию. Но, припомнив, каким хафлинг был лет десять тому назад, когда любил сладкое и женщин ничуть не меньше, он понял, что Дондон сам во всем виноват, что все эти «радости» вовсе не навязаны ему заботливой Двавел.