— Костя!
— Да, Саша. Это моя мать.
Почти сорок лет прошло со дня трагедии в семье Меркулова. Почему сейчас он носит портрет в портфеле?
— И это не конец истории, не так ли?
— Нет, Саша, не конец. Можно сказать, это только начало. Я тебя утомил? Отложим разговор до следующего раза? Уже шесть часов.
— Ни в коем случае. Может, выпьем чего-нибудь прохладительного? Кофе-гляссе, например?
— Лучше уж коньяку,— махнул рукой Меркулов.
Это было некоторым образом диаметрально противоположное предложение, с которым Турецкий с легкостью согласился.
Меркулов потянул из кофейной чашечки коньяку и продолжил повествование.
— Летом прошлого года, за день перед моей выпиской из больницы, в мою палату положили чудовищную личность. Возраст было определить трудно, поскольку все открытые части тела сплошь являли собой след страшного ожога, совсем давнего. Дядьку еле уместили на кровати по длине, подсоединили проводами ко всяческим аппаратам, и врачиха моя стала извиняться: «Потерпите уж, Константин Дмитриевич, какой-то высокий чин КГБ, лет тридцать пять провел в психбольницах после несчастного случая, так никогда в себя и не пришел». Потом я услышал, как она сказала, уже в дверях, дежурному врачу: «До утра не дотянет» Старик страшно хрипел, и я решил спасаться от этого наваждения — нацепил наушники и стал слушать первый концерт Чайковского — мне жена принесла, несколько кассет с записями классической музыки для успокоения нервов. Но вскоре хрип прекратился, я испугался — не умер ли старик,— вскочил с кровати, а он повернул ко мне голову и заговорил... За кого уж он меня принял — не знаю, вроде как за своего начальника из далекого прошлого. Я хотел было снова подключиться к магнитофону, как ясно услышал: «Мишка Кирьяк».
Меркулов помолчал немного, стряхивая пепел от сигареты на пол, и продолжил:
— Ты понимаешь, Саша, с шести лет я слышал дома это то ли имя, то ли прозвище. Отец мой умер вскоре после гибели матери, а бабка прожила до восьмидесяти лет, и не проходило дня, чтоб она не вспомнила этого Кирьяка. Знаешь, советскую власть она не очень жаловала, но когда я поступил на юрфак, посчитала, что я наведу порядок по части законности и найду этого Кирьяка. Я полагаю, что она сама не очень верила в его существование, просто это стало нарицательным именем того зла, которое погубило мать. И вот я слышу его от сумасшедшего комитетчика! В общем, Саша, я списал его имя с больничной карточки — Иван Никанорович Федотин, включил магнитофон и часа четыре записывал все, что этот Федотин нес. Он в своем разуме так и остановился на 1956 годе. К утру он действительно умер.
Меркулов вынул из портфеля две магнитофонных кассеты.
— Я потом подчистил запись, из четырех пленок получилась одна. А на второй — всё, что мне удалось сделать за год, прямо скажу, не очень много. И еще — возьми, пожалуйста, этот отпечаток ожерелья, мне его сегодня знакомый фотограф сделал с портрета. Может, тебе удастся найти нити. А пленки прослушай на досуге.
— Я сегодня же прослушаю! Хотя... знаешь, ко мне Ирина приехала...
— Ирина?! Что же ты молчишь?