Завидев новенького, с нар стали сползать арестанты. Кто-то доставал заточку, кто-то раскручивал цепь, кто-то уже рванул на груди майку…

– Это же Пушкин! – вдруг крикнул кто-то из арестантов…

… – Да я тебя своими руками! – бушевал царь. Перед ним стоял навытяжку обер-полицмейстер. – Как тесто замесю! Это ж надо – Пушкина упечь! Чуть не погасили солнце!.. Нашей поэзии!

– Виноваты, вашбродь! – по лицу обер-полицмейстера пот тек ручьями. – Перепутали. Уж больно похож… Да и повадки… Возле Пассажа… Так и зыркал… Думали, выслеживает… Обознались, вашество… батюшка…

– Ладно, – царь махнул рукой, оттаивая. – Давай рассказывай, что дальше было.

– А дальше, значит, батюшка, – радуясь, что пронесло, затараторил полицмейстер, – арестанты признали в Пушкине Пушкина. Ну то есть за настоящего Пушкина его приняли. Негодяи сразу подумали, что ты, царь-батюшка, политические репрессии начал. (При этих словах царь нахмурился). И тут же подняли восстание. А Пушкин его возглавил. Дверь выломали, Петропавловку захватили, гарнизон выгнали, свой штаб устроили на кухне. Только там ничего готового не было. Так Пушкин стал руководить и готовкой. Я, говорит, такой рецепт знаю, как из простых продуктов, из продуктов для черни и холопов сделать чтой-то съедобное. Самой, говорит, Авдеевой рецепт, Екатерины Алексеевны.

– Узнаю брата Пушкина, – усмехнулся царь.

– Ну вот, ваше величество, а когда я примчался, арестанты сидели за столами, ели Пушкинское блюдо – картофельную кашу – и нахваливали. Сразу чувствуется, кричали арестанты, гений во всем! Ну а я, понятно, быстро разобрался, куда к чему. Одних наказал, других наградил, а Пушкина отпустил… К Авдеевой, говорит Пушкин, пойду, заем переживания человеческим обедом, обедом правильным.

Изрезать очищенный картофель, залить водою и поставить в печь, а когда разварится, растереть и положить немного гречневых круп; если густо, то развести кипятком, поставить в печь, чтобы крупа разварилась, и подавать горячею с постным маслом…

К Пушкину ворвался Достоевский с криком:

– Прилетели!

– Грачи? – спросил Пушкин прежде, чем сообразил, что на дворе зима.

– Инопланетяне. О которых так долго предупреждали господа фантасты: Дашко и дружки его верные – Щепетов с Заспой. И примкнувший к ним Чернышевский. Вся четверка с хлебом-солью уже отправилась навстречу тарелке летающей. А я боюсь, как бы бусурмане межзвездные делов нехороших не натворили, Петербурх наш как бы не обидели.

Как в воду глядел Достоевский. Пошли планетяне дела творить темные, дела нехорошие. И хлеб-соль от фантастов не приняли, и Чернышевскому по уху съездили, да заодно и Дашко перепало.

А тарелка ихняя, нечеловеческая, зависла над Марсовым полем. Не так чтоб высоко, но не допрыгнешь. Метрах в пятидесяти над землей русской. Вот из этой тарелки планетяне выскальзывают, с деловитым видом по городу снуют и всячески проказничают. По виду те планетяне – вылитые медузы, а летают они, подпоясавшись железным обручем.

Первым делом медузы скинули царя с конного памятника – вместе с лошадью и змеей. Жандармам это очень не понравилось, а что тут поделаешь, как тех медуз в Петропавловку засадишь?!