— Не помню. Возможно и было несколько штук.
— После того как Вы спрыгнули с поезда в районе Перова, там тоже стали появляться записи с песнями. Вы признаёте, что это благодаря Вам, там появились записи?— Отчасти.— Поясните.— Считаю, что записи появились на этом свете благодаря тому, что партия и правительство неустанно заботясь о досуге граждан и позаботилась об образовании различных музыкальных кружков.— Не надо общих слов, — одёрнул меня следователь, — просто ответе на вопрос: Вы распространяли плёнки, в том числе, в Перово?— Напоминаю, я вообще никакие плёнки никогда не распространял. Я просто иногда дарил кассеты понравившимся мне сверстникам. Всё!— Дарил или продавал?— Только дарил, никогда не продавал.— У нас есть свидетели, которые утверждают обратное, — хмыкнул Ласточкин. — Они утверждают, что кассеты были у Вас ими куплены.— Врут, — категорически заявил обвиняемый. — У вас есть пистолет, передёрните затвор и пристрелите этих лжесвидетелей, как бешенных собак!— Следствие само знает, что нужно делать, — одёрнули меня он и задал очередной вопрос: — Это Вы написали песню «Третье сентября»?— Да.— О чём в ней поётся?— О любви и разлуке.— Больше не о чём?— Скажем так: Больше ничего кроме этого я не подразумевал, когда писал стихи этой песни.— Скажите, почему в припеве упоминается именно третье сентября, а не какая-то другая дата? С чем связанно это?«Блин, ну я так и думал, что день назначения Никиты Сергеевича Хрущёва Генеральным секретарём СССР, обязательно будет сюда приплетён», — подумал обвиняемый, а вслух спросил: — А чем эта дата хуже любой другой?— Отвечайте на поставленный вопрос.— Да я отвечаю. Я просто не понимаю суть вопроса, — искренне наврал я, потом вздохнул и продолжил в том же духе. — Обычная дата. Она хорошо ложится в текст и рифмуется с последующими строками. Не петь же: четвёртого сентября, или, пятого сентября, ну или десятое сентября, — напел певец. — Слово «третье» хорошо подошло в текст, ибо ёмкое. Месяц сентябрь был выбран потому, что тем самым я хотел показать, что лето — любовь — кончилось, началась осень — разлука. Вот собственно и всё объяснение. Ласточкин хмыкнул и, прилизав свои уже засаленные лохмы, негромко произнёс: — Вроде бы логично, — поморщился и спросил: — А другие песни, как ты писал и о чём они?
В течении полу часа я объяснял суть и смысл всех композиций, которые были записаны на тех кассетах.— Васин, скажите, а какое Вы имели право без согласования с компетентными органами, записывать песню про столицу нашей Родины? Да ещё и назвать её «Москва». Вам не приходило в голову, что такие решения должны приниматься на самом верху и что без согласования с вышестоящими органами такие песни петь, записывать и уж тем более распространять — категорически запрещается.Я посмотрел на лежащие перед нами книги и спросил: — Не покажите, где это написано?— Васин-Васин, ты наверное плохо понял во что ты вляпался и из-за своего юного возраста не совсем понимаешь, чем тебе всё это грозит. Поверь, только твоё чистосердечное раскаяния и дача показаний о соучастниках, сможет уберечь тебя от тюрьмы, — вновь принялся стращать меня следователь, а я решил заканчивать этот цирк.— Товарищ, Ласточкин. Послушайте, что я Вам скажу. Только учтите, это тайна, поэтому прошу о ней распространяться крайне аккуратно, а ещё лучше не распространятся вовсе, ибо поверьте, это в первую очередь в ваших же интересах, — негромко проговорил я, подавшись вперёд.— Это, что ж за тайна-то такая? Ты о чём? — переняв мою манеру, также негромко, спросил комитетчик, вновь прилизав причёску.— Дело в том, Иван Владимирович, что я эти песни перед написанием согласовал, — я обернулся посмотрел назад в сторону двери. — Я согласовал её с Леонидом Ильичом и ещё с некоторыми ответственными товарищами, — негромко сказал я, ещё раз быстро обернувшись посмотрел на дверь.