Ему хотелось расспросить самого умного и нешуточного из них, например Бодуэна, что он про всё про это думает, но какое-то чувство подсказывало Павлику: не надо, не делай этого. Не скажет тебе Бодуэн правды. А если и скажет, то ни легче, ни яснее от этого не сделается. И доказать свою правоту ты ему не сможешь. По крайней мере сейчас не сможешь. Ты лучше пока сиди и слушай, затаись и наблюдай, учись, копи силу, чтобы потом ударить, и не выдавай себя, не раздражай никого идиотскими вопросами. И Павлик слушал и наблюдал, но спрятаться и затаиться, стать разведчиком во вражеском стане ему не удавалось, потому что они, как будто разгадав его хитрость, не захотели с нею мириться и перед сном, когда уже тушили свет и лежали в постелях, полюбили дурачка дразнить не иначе как для того, чтобы ему злее спалось.
– Слышь, Непомилуйка, а ты в КПСС вступать будешь?
– Буду, если примут. – Павлику стыдным и недостойным показалось бы от своего отрекаться.
– А член КПСС знаешь как называется? – не отлипал самый маленький и противный.
– Как?
– Доставай блокнот и записывай: капээсэсовец.
И – хохотать.
– А еще слушай про КПСС: ребенок прибегает из школы весь в слезах. «Что такое, деточка?» – «Нас в школе пугают: съест капээсэс, съест капээсэс».
– А мне такой нравится, – развеселился Сыроед. – Мужик приходит в ресторан: «Пожалуйста, кофе, рюмку коньяка и газету “Правда”». Официант ему: «Кофе и коньяк принесу, а газету “Правда” вчера закрыли». Мужик: «Вы не поняли. Мне, пожалуйста, кофе, рюмку коньяка и газету “Правда”». Официант: «Кофе и коньяк принесу, а газета “Правда” со вчерашнего дня не выходит». Мужик в третий раз: «Кофе, коньяк и газету “Правда”». Официант: «Я же говорю вам, сударь: газету “Правда” закрыли, советской власти больше нет». Мужик ему мечтательно: «А вы говорите, говорите, говорите».
«Хрена вам, – подумал Павлик, – не закроют советскую власть, не дождетесь. Вас всех раньше прикроют». Но молчал, не вязался, не поддавался на провокации, а только вздрагивал, как от ударов втемную, пока однажды не почувствовал, что не может больше терпеть.
– Что плохого сделала вам моя страна? – спросил он дрожащим голосом и, вскочив с постели, включил свет. Они зажмурились, а когда открыли глаза, то он стоял над ними в сиреневых трусах и майке, во весь рост, почти что упираясь головой в потолок, за ним висела карта СССР, и Непомилуев был похож на вратаря, защищавшего это огромное пространство от вероломного нападения. – Объясните мне, что лично вам она сделала плохого? – повторил Павлик и сжал кулаки. – Отвечайте мне по очереди каждый! Ты, ты, ты и ты! – показывал он на них пальцами, как красноармеец со знаменитого плаката, и багровые прыщи на его физиономии злобно переливались.
Они посмотрели на него задумчиво и даже с какой-то печалью, что ли. И долго никто не решался заговорить первым.
– А знаешь, парень, – произнес наконец Бодуэн. – Я тебе иногда завидую.
– Смеетесь вы все надо мной опять! – вскричал Непомилуев. – Я вас на дуэль вызову поочередно.
– Батюшки, какие слова-то мы знаем, – покачал головой Сыроед.