Пан Рында был не брит, не ухожен, пьян, но счастлив до безумия. Он, почему-то, с любовью и нежностью поглаживал револьвер, лежащий у него в кармане слегка заблёванной куртки. Трофей! Да и убедительное доказательство того, что он, самым натуральным образом, побывал именно там, где самим чертям тошно…

Он пока или от гордости за себя, или от смущения, не выходил по скайпу и через мобильную телефонную связь на Кагерманова. Пусть внимательно прочитает

Фокей Моисеевич и примчится сюда со своей… завистливой и слащавой рожей. А Рында – гений! И даже больше… Чего уж там скромничать? Неприлично держать себя… в тени такому вот мастодонту от литературы, а заодно и «глобальной» политики. Надо быть на виду.

Не прошло и недели, как за паном Рындой приехала шикарная автомашина, как будто, японского происхождения.

Мало-мальски приведя свой внешний вид в относительный порядок, Роберт Борисович последовал за молодым и очень элегантно одетым молодым шофёром. Устраиваясь на заднем сидении, поправляя изжёванные лацканы своего костюма, который когда-то был белым, Боб, шутя, поинтересовался у водителя, который вёл машину на средней скорости и внимательно следил за дорогой:

– Надеюсь, любезный, вы везёте меня не в одну из камер пыток ФСБ?

– Извините,– не оборачиваясь к нему, просто ответил водитель.– Но главный редактор нашего издательства Фокей Моисеевич Кагерманов попросил доставить вас к лично нему… в кабинет. Представьте себе, даже не в сумасшедший дом или на городскую свалку. Прошу прощенья, но для вас, Роберт Борисович, сейчас подошло бы и то, и другое.

– Вы просто хам! Я абсолютно не сомневаюсь в том, что вы по национальности только русский. Больше никто.

Шофёр ничего на такую критику не ответил. Разве это оскорбление, назвать русского русским?

Доехали они быстро, и минут через пять сияющий, в бичёвском одеянии, пропахший спиртным перегаром и частично блевотиной пан Рында вошёл в кабинет своего, можно сказать, друга Кагерманова и протянул ему руку.

Главный редактор брезгливо отступил от него на шаг назад, и рукой указал на одно из пустующих кресел. Он сразу же прямо и твёрдо заявил:

– Ты – скотина, Боб, и предатель демократических основ международного уровня! Ты написал такое…

– Но позволь, Фокей! – пан Рында так и не сел в кресло. – Я ведь всё переправил и вычистил. Там написано всё, как надо…

– Там ярко показан, как бы, автор, тупорылый и недалёкий. А все россияне – умны и, представь себе, в большой степени, выглядят на двадцать голов выше тебя… горе писака!

– Но я всё переделал, как следует…

На мгновение Кагерманов задумался. Но это был короткий миг. Он сказал:

– Признаться, я ведь после того, как прочитал всю эту… галиматью, практически переписал твой роман.

– Так в чём же дело, Фокей Моисеевич? Я тебя отблагодарю!

– Дело в том, Роберт Борисович, что когда я завершил эту утомительную работу, то увидел, что текст совсем не изменился. Я многое исправил ещё раз… Сделал копии, но всё вернулось на свои места, где добрые и умные русские просто издеваются над бесом, считающим себя поляком.