- Не в этом дело. - Рабигуль прищурилась, спасая глаза от взметнувшейся под ветром пыли. - Просто, когда гастроли, инструменты уезжают заранее. Их везут каждый в отдельном ящике! - с гордостью добавила она.
"Ух ты! - восхитился Алик. - Гастроли, концерты... Как она верит в себя! Оркестр... А если ничего не получится? Ну сколько в оркестре требуется виолончелистов? Это ж не инженеры на буровой..." Но спрашивать ни о чем не стал, молча подтянул широкую лямку. Даже ему оттягивало плечо.
Улица была еще темной. Горели еще фонари. "Могли бы хоть гнесинцам позволять высыпаться", - совершенно справедливо подумал Алик. Дул жесткий, как всегда перед снегом, ветер, редкие ледяные крупинки скупо падали с неба. Уже не дождь и еще не снег. Рабигуль впервые сама взяла Алика под руку.
- Скользко...
- Держись крепче.
Эта ее хрупкость, ее беззащитность умиляли до слез. Так хотелось ее защищать.
- Что ж ты все ходишь в туфельках? - с жалостью и любовью взглянул на черные "лодочки" Алик. - Холодно.
- Ага, - согласилась с ним Рабигуль. - Завтра влезу в сапоги. А не хочется, - капризно протянула она.
Она уже привыкла к своему неизменному спутнику, к его каждодневным визитам. Он уже становился для нее своим. Но вдруг Рабигуль, пораженная внезапной мыслью, резко остановилась и заглянула Алику в лицо.
- Слушай, а как же ты? У вас, что же, нет разве лекций?
- Вообще-то есть, - сразу раскололся от неожиданности Алик. - Но.., во вторую смену, - мгновенно нашелся он. - Пошли.
- Нет, погоди. - Рабигуль мучительно покраснела, смутилась. - Ведь ты же меня и встречаешь.
Разве лекции, если они во вторую смену, заканчиваются так рано?
Алик молчал: он просто не знал, что сказать. Рабигуль мягко тронула его за плечо.
- Ты не надо, не приходи каждый день, - попросила она.
Алик покачал головой:
- Не могу.
- Почему? - растерялась Рабигуль. - Я сама в состоянии...
- Что?
- Носить виолончель. Она не такая уж и тяжелая, я привыкла. Только болит иногда плечо.
- Дело не в ней, - с трудом вымолвил Алик, упорно глядя в сторону. - Не в виолончели.
Злой ветер налетал на них со всех сторон. Подняв воротники, глядя под ноги, чтоб не споткнуться, торопливо шли мимо люди.
- А в чем? - распахнула черные как ночь глаза Рабигуль.
- В тебе, - беспомощно признался Алик и добавил, сдаваясь:
- Не могу я не видеть тебя.
- Но ты меня совсем не знаешь, - пробормотала Рабигуль и устыдилась банальности собственных слов.
- Все равно, - покачал головой Алик. - Не знаю, что со мной творится: с утра до ночи только о тебе и думаю. А иногда и ночью, во сне. Просыпаюсь, и сразу - ты, со своей виолончелью.
Он закашлялся от волнения, и Рабигуль сочувственно постучала по его спине слабеньким кулачком.
- Когда у тебя нет занятий, я просто тону, пропадаю, - торопливо, словно боясь, что его перебьют, говорил Алик. - Воскресений жду с ужасом.
А завтра как раз воскресенье, - добавил он упавшим голосом. - Можно я приду к вам в гости? - набрался он храбрости.
- Но мы все равно в Гнесинке...
Рабигуль снова взяла Алика под руку, и они пошли дальше. Теперь говорить стало легче: можно было не смотреть друг на друга.