— А без понятых сюда не пускают? — интересуюсь я.

— Если вы актировать, — объясняет старший лейтенант Мельников, — то оно лучше с понятыми. По закону так положено: актировать с понятыми. Чтобы потом разговоров не было. Что, мол, не актировали, а растащили. Но как прикажете. Прикажете без понятых — будем актировать без понятых. В крайнем случае меня со старшиной в понятые запишете. Дело-то важное, государственное.

И старший лейтенант мне рассказал, что уже полгода сюда примерно раза два в месяц являются офицеры с Лубянки и “актируют” книги. “Актируют'” — это значит — изымают из фондов, набивают в мешки, мешки опечатывают и несут в соседнюю кочегарку на предмет сжигания. При этом составляют “Акт”, под которым подписываются они и понятые. Мешки же таскать заставляют милиционеров. “Спина болит, — пожаловался Мельников, — книги тяжёлые, как цемент”.

— Надо было работников библиотеки заставить таскать, — предложил я, — а не самим корячиться.

— Пробовали, — вздохнул старший лейтенант, — так они, представляете, товарищ полковник, мешки в кочегарке вскрыли и стали заниматься хищением народной собственности. Хорошо, что кочегары бдительность проявили и сообщили нам. Мы их с поличным взяли, когда они мешок потрошили. Кто бы мог подумать? Люди-то все пожилые, интеллигентные. Некоторые даже члены партии и фронтовики. Оформили их по указу от 7 августа. Сейчас в библиотеке одни женщины остались. Мужчины все сидят. Вот и приходится таскать самим.

— Солдат бы нагнали, — сказал я, пока мы шли по лабиринту подземных коридоров.

— Солдатам не положено, — ответил Мельников не без гордости, — эта работа режимная. К ней посторонних нельзя допускать. Так нам товарищ из органов объяснил.

— Правильно он вам объяснил, — согласился я. — В наше время бдительность — основа основ государственности.

Подвал, надо сказать, был раза в два побольше, чем на Лубянке. Крутом были железные двери, закрытые на большие амбарные замки. На дверях висели таблички “Фонд номер такой-то” с трёхзначными цифрами. Наконец мы вошли в помещение без окон, где висели сразу два портрета товарища Сталина (в мундире генералиссимуса над картой Туркменского канала и во френче с отложным воротником да с какой-то узбекской девчонкой на руках, чьих родителей он приказал расстрелять). Кроме этого, имелся ещё портрет Пушкина и плакат с цитатой из Горького о том, что всему хорошему в себе он обязан книге. Если в Горьком и было что хорошего, так это умение стучать, как никто… Видимо, чем больше читаешь, тем лучше стучишь.

Я подошёл к барьеру, где стоял тощий ящичек с читательскими карточками, и обратился к сидящей на абонементе унылой старушке, у которой на плечи был накинут армейский зелёный ватник. В помещении было холодно и сыро.

Старушка прочла слово “инкарнация” и, не говоря ни слова, нажала кнопку звонка, вделанного в барьер абонемента.

Минут через пять из двери за спиной старушки вышла дама средних лет с могучими формами и строгими серыми глазами.

— Товарищ интересуется, — сказала старушка, передавая ей бумажку со словом “инкарнация”.