Свежепрорытым ходом он прополз метров десять, дальше стало чуть просторнее, да и копка была старая, стенки высохли и превратились в необожженный кирпич. Передвигаясь на четвереньках, он подобрался к дощатой двери, за которой оказалась чуть ли не галерея — идти можно было согнувшись, и пошел на свет, лучиками пробивавшийся у кровли. Здесь оказалась еще одна дверь, из-за которой ощутимо тянуло теплом. Кондрат Иванович тихонько открыл ее и в ярком электрическом свете увидел боярышню.

— Ну, здравствуй, Вавила Иринеевна, — сказал как ни в чем не бывало. — Вот где спряталась. Гляди-ка, настоящий бункер!

Она тоже не удивилась, только встала и низко поклонилась.

— Здравствуй, Кондрат Иванович. Сижу поджидаю тебя.

— Да если б я нору в конюшне не нашел, долго пришлось бы ждать!

— Агриппина Давыдовна обещала позвать. Я просила… Но дед Лука потерялся, так она забыла, должно…

— Позовет она, как же! Давай собирайся и пошли со мной.

— Куда же я пойду?

— Пока в избе Юрия Николаевича спрячу, там посмотрим. — Он решил сразу не пугать ее тем положением, в которое попал Космач. — Что-нибудь придумаем. А сейчас идем, пока старухи нет.

— Здесь меня не найдут, — уверенно заявила боярышня. — Дед Лука много ходов нарыл… Я тут сидела и все думала. Ты мне сказ говорить начал, да не сказал. А мне никак покоя нет…

— Какой сказ? — сердито изумился Комендант.

— Да как вы расставались с женой твоей, Любой.

— Тьфу, нашла о чем думать! Ты бы лучше о Юрии Николаевиче думала!

— Я за него молюсь ежечасно, а вот что с вами приключилось, так и не узнала…

— Ладно, потом будет тебе сказ. Сейчас собирайся и пошли!

— Хорошо мне тут, куда я пойду?

— Вавила Иринеевна, послушай старого и опытного человека. — Он старался сдерживаться. — Люди, которые спрятали тебя, ненадежные, понимаешь? Дед вон с автоматом в лес подался. Кто его знает, возьмет и приведет сюда людей.

— Что ты такое говоришь-то, Кондрат Иванович? И думать грех.

— Между прочим, Почтарь журналистов сам к себе зазвал. Они тут четыре дня гуляли и все вынюхивали. Я уверен, догадываются, что тут прячешься. А почему? С какой стати?

— Сама виновата. — Она потупилась и вздохнула. — Жаль стариков, мучаются в чужой стороне… Я им немного старых денег пожертвовала. Новых-то нет… Чтоб в родную сторону поехали. У вас ведь в миру без денег нельзя…

— Это что за старые деньги у тебя? — осторожно спросил он.

— Да совсем старые…

— Так-так, и что дальше? Почтари взяли деньги у тебя?

— Как сказать?.. Коль из рук в руки бы давала, скорее всего, не взяли бы. А я положила монетки, где дед Лука нору копал. Будто клад. И сперва думала, не заметил, бросил в воду вместе с землей… После оказалось, нашел.

— То-то он свиней порезал и на Украину засобирался!

— Я и жертвовала, чтоб в родную сторону подались. Тоскуют они. А тоска у них лютая, смертная. Скоро душу съест…

— И много дала?

— Двадцать пять монеток с оплечья спорола… Да я вот и тебе приготовила, Кондрат Иванович. — Вынула узелок. — Тоже пожертвую… Здесь числом тридцать. Жалко оплечье, да на что оно, коли нынче не носят? Возьми.