Среди друзей, в густом тепле кружала,
Сижу за щедрым праздничным столом.
Так отчего печаль на сердце пала
И сладкий кус во рту стоит коло́м?
Охота знать, зачем я стал невесел
И красным девкам вслед не погляжу,
И ниже плеч головушку повесил,
Как сон увидев, что её сложу?..
Без гуслей песня ладилась плохо. Светел покинул голосницу, стал просто говорить нараспев.
Эх, други! Я и с вами и не с вами.
Простите за неладные слова.
Я телом здесь – а сердцем за стена́ми,
Где вьёт позёмка злые кружева…
– Что-то позёмки не припомню, – буркнула Ильгра, но совсем тихо, не для того, чтобы перебить.
Там, далеко, за пеленой мороза,
Один как перст на гаснущей заре,
Хотя бы путеводный след поло́зный
В метельной мгле пытаясь рассмотреть,
Бредёт вперёд, упрямо брови сдвинув,
В безвременье незачатого дня,
Моей души вторая половина,
Мой кровный брат, моё другое «я»…
Светел крепко зажмурился. Глубоко внутри всё стянулось больным узлом. Весел, гибель гуслей… дружина, уходящая на ту сторону неба.
Крыло, чьей судьбы ему никогда не узнать.
Брат Сквара, которого ему, может быть, никогда не найти.
Простились мы – он был тогда безусым.
Теперь, поди, уж бороду завёл.
А весь живот – обшарпанные гусли,
Упрятанные в старенький чехол.
В седом бору заброшенный просёлок
Непредсказуем, как его стихи.
Вчера он пел на празднике весёлом.
Визжали девки, злились женихи.
Звенели гусли трелью соловьиной,
Явившись из-под ношеной полы,
Да так, что люди разгибали спины
И темнота шарахалась в углы!
– Это он про Крыла сказывает, – шепнула Ильгра Гуляю.
Тот недоверчиво двинул бровями, нахмурился: не мешай слушать.
Но то – вчера. Я сам подчас у края
Своей судьбы не знаю наперёд.
И всё равно надеюсь и гадаю:
Вот заскрипела дверь… сейчас войдёт!
Дверь заскрипела. Светел распахнул глаза, одержимый пугающей радостью. Что, если…
Чуда не произошло. На пороге испуганно озирался работник, внёсший охапку хвороста. Дружина глядела на него, словно привидение увидав.
…А если впереди сгустились тени
И самострела выверен прицел?
И не отбиться, не уйти от плена…
…А брат спасти его не подоспел…
Крылом подбитым хрустнут гуселишки,
Затоптанными кончат свой полёт.
И струны будут всхлипывать всё тише…
Покуда снегом их не заметёт.
– Сказано, про Крыла, – обрадовалась догадке стяговница. Потянулась к деревянному блюду, оторвала от лепёшки.
Девушки неслышно двигались вдоль стола, разносили пиво в больших кожаных кружках. Не обнесли и Светела.
Вчерашние искать пойдут едва ли.
Была забота, жив или убит!..
И в никому не ведомом подвале
Протяжным стоном дыба заскрипит…
Ильгра опустила руку с куском.
– Всё не так было, – хмуро пробормотала она, но опять не стала перебивать.
Работник бочком подобрался к печи. Стал совать в горнило блестящие от жира полешки. Они принимались, чернели… Огонь сновал крохотными язычками, едва коптил свод. Другой работник принёс топорик, стал потихоньку драть щепу.
За то, что Смерть, почтенную старуху,
Бесстыжим смехом гнал немало лет,
За то, что тьме отвесил оплеуху –
Терпи, гусляр!..А брата рядом нет…
И будет свечка теплиться кривая,
О чьих-то душах плача до утра,