Всё же больно было смотреть, как чернел в пламени искорёженный короб. Дерево, которое он надеялся вылощить многолетней игрой, не успело принять тёмного блеска. Так и осталось слегка угловатым, сберегло следы ножа и стамески. Светел мог вспомнить, рассказать каждую мысль, с которой тончил поличку, вреза́л в корытце, сверлил отверстия под шпеньки…

«А вот новые гусли выдолблю, – решил он упрямо. – Сходные, только голосами богаче. Будет Обидным продолжение, не зря они по свету прошли! Я теперь всё знаючи сделаю…»

Морозный ветер гнал медленную тащиху, подбрасывал развёрнутую чёлку знамени. Поморник реял над головами, провожая Скопу в последний полёт. Чуть выше текли угрюмые облака. После Туманной щельи они казались родными. Уютными, сотканными из тёплого пуха.

Костёр начал прогорать. Светел глядел, моргая, как истлевали, обращались в хрупкий уголь Обидные. В глотке саднило от горького дыма. Светел понял вдруг, что чувствует гордость. Его гусли уходили из этого мира с победой.

«И Коготок… он ведь тоже свою битву не проиграл!»

…Крапчатые, сине-карие младенческие глаза. Рыжая мордочка, льнущая к нежной щеке. Скорые на ногу братья Гузыни свезут мальчонку к Бобрам. Так приказал Сеггар. Начнёт детище подрастать, узнает небось, в кого у него такие глаза, такие тёмно-бронзовые завитки. «А тут и мы на постой завернём. Свою правду поведаем… Мы?»

Раздумывая, дивясь собственным думам, Светел не видел, как Сеггар переглянулся с Ильгрой, как стяговница кивнула в ответ.

– Подойди, отроча, – повелел воевода.

Светел и младший Гузыня шагнули одновременно. Гуляй придержал Хвойку за плечо. Четвертуня остановился, смущённый. Светел подбежал, что-то предчувствуя, однако последующие слова Неуступа пришлись обухом по затылку:

– Колена преклони, отроча.

«Выгнать решил. За что? Почему?» Воевода смотрел так, что Светел чуть не грянулся перед ним великим обычаем, как Гузыни в кружале. Удержался, просто встал на оба колена. «Как скажет сейчас: назад к матери беги, безалаборщина. И что, просить? Ни за что. Один дальше пойду…»

– Расплети косы, отроча.

Светел дёрнул правый ремешок. Дёрнул левый. Развязать не сумел, стащил с волос репейки. Пальцы не годились пока натягивать тетиву, но хоть штаны подвязывал уже сам.

Гуляй наклонился к саням. Витязи передавали из рук в руки что-то хрупкое, невесомое. Светел отметил краем глаза и сейчас же забыл, ибо Сеггар не спеша тянул из поясных ножен кинжал.

О! Боевой нож Мешая, вынутый стращать Светела на речном омутке, был смешон и ничтожен. Скованным злодеям только грозить.

Светел сглотнул, как мог выпрямил стан, развернул плечи. Клинок плыл к его голове. Узорный клинок, в руке Неуступа способный пороть дощатые брони и наверняка не раз их поровший…

Воевода вытеребил у Светела на макушке длинную прядь. Ссёк. Бросил в костёр. Прядка вспыхнула и сгорела.

– Нет больше отрока Незамайки, – произнёс Сеггар тяжело, медленно, почему-то очень устало. – Встань, витязь Царской дружины.

Светел взлетел с колен, не чуя тяги земной. Выпрямился, озираясь. Наверно, от него ждали сло́ва, но благословение внятной речи отшибло начисто и надолго.