Почти не задумываясь, Савельев ответил:

— Вряд ли я имею такое право — осуждать, господин полковник. Служба принимается такой, какова она есть, и, коли уж что-то заведено, не младшим офицерам это менять…

Полковник какое-то время испытующе приглядывался к нему, потом кивнул, словно бы удовлетворенно, перевел взгляд на Маевского:

— В общем, Кирилл Петрович, вы получили недвусмысленный приказ который вам, есть такие подозрения, только по нраву?

— Не могу отрицать, господин полковник, — ответил бывший синий гусар, приободрившись, подкручивая свои роскошные кавалерийские усы. — Как старый циник, чье сердце не отягощено высокими привязанностями…

И он благоразумно умолк, несомненно, вспомнив о приказе держаться в рамках.

— Вот, кажется, и все, — сказал полковник решительно. — Остальное вам придется постигать самим, на месте. Пойдемте, господа. Нам добираться не менее часа…

Он поднялся первым, сделал привычное движение, намереваясь подхватить со стола фуражку, смущенно покрутил головой и ровным шагом направился к выходу. За ним проследовал Маевский, мечтательно и загадочно ухмыляясь в потолок, подкручивая лихие усы. Поручик замыкал шествие. Оказавшись на улице, он так и не увидел ничего, способного сойти за средство передвижения, — ни лошадей, ни экипажа. Однако полковник все тем же целеустремленным шагом направлялся к той самой загадочной лодке, непонятно откуда взявшейся.

— Ах, вот оно что, — воскликнул Маевский. — Раньше следовало догадаться, очень уж это суденышко не гармонирует со всем окружающим, вкупе с отсутствием… Полетим?

— Именно, — ответил полковник, распахивая дверцу с верхней половиной в виде застекленной рамы. — До воздухоплавания они здесь давно додумались. Вам, конечно, не в новинку, штабс-капитан… Но я надеюсь, что Аркадий Петрович перенесет полет спокойно, в конце концов, офицер, не институтка… Прошу.

Говоря по совести, у Савельева душа ушла в пятки. Однако он заставил себя не показывать вида. Только теперь он понял, почему перед отправкой в ущерб наставлениям и пояснениям его подняли над расположением батальона в привязном аэростате и в плетеной корзине он провел не менее часа. Ну, конечно же, пытались хоть чуточку подготовить к здешним чудесам. Впервые в жизни он оказался в воздухе, так что переживания и эмоции оказались нешуточными — но, коли уж он тогда не ударил лицом в грязь, сейчас тем более следовало проявить себя достойно. В конце-то концов, полет по воздуху на невиданной летающей машине — мелочь, пустячок по сравнению с путешествием по времени на тридцать тысячелетий назад…

— Как писал классик, нас было много на челне… — прокомментировал Маевский, оглядываясь. — А что же, вполне уютно, не придется тесниться, как бывало…

Действительно, внутри наблюдался даже некоторый уют — несколько наглухо прикрепленных к полу мягких кресел, свободное место для багажа в корме. В самом носу, наособицу, размещалось еще одно кресло, в котором полковник уверенно устроился. Поручик, как-то инстинктивно усевшись в первый же ряд кресел за его спиной (словно ребенок, стремившийся держаться поближе к воспитателю), с любопытством присмотрелся. На металлической наклонной доске перед полковником не наблюдалось каких-то особенно загадочных либо хитроумных устройств — с полдюжины разнообразных рычагов, прямых и изогнутых, да большая штука наподобие нижней половинки морского штурвала с блестящими спицами, но без ручек.