Нечего было и думать самим поднять памятник. Мы пошли назад, к сторожке. Оказалось, что там кладбищенская контора. Вполне современная, несмотря на заброшенный вид дома. Даже с аппаратами всех внешних коммуникаций. Двое молодых мужчин вполне интеллигентной (я бы сказал «аспирантской») внешности выслушали меня, затем вместе с нами сходили к отрытому камню. И сказали, что за три дня поставят памятник и приведут могилу в порядок.

В конторе мы оформили соглашение. Эти ребята запросили совсем небольшую сумму, и я заплатил вдвое — натуральными пластиковыми ассигнациями здешнего банка. Все были довольны друг другом. Правда, Петька не выдержал, упрекнул:

— А чего тут у вас такое захолустье? Не проберешься.

Воспитанные кладбищенские смотрители не обиделись. Объяснили, что смотреть за всем кладбищем здешняя служба не в состоянии. И рады бы, да нет ни сил, ни средств.

— Но когда просят, мы помогаем, восстанавливаем, — сообщил очкастый служитель. — Сейчас, кстати, часто обращаются: просыпается у людей голос крови.

«Голос крови… Голос крови… — толкалось у меня в голове, когда мы в такси-фаэтоне ехали в гостиницу. — Кто же мы с Петькой друг другу? Двойники? Братья? Люди из разных миров, сведенные вместе каким-то аномальным поворотом межпространственных космических дорог? Или все-таки я и он — одно и то же? Одно целое?… А мама?… А этот Старотополь — он чей? Петькин или мой?…»

Петьку же, оказывается, занимали совсем другие мысли, более приземленные. Когда поднялись в номер, он спросил:

— Как ты думаешь, не надуют нас эти парни? А то деньги получили вперед и теперь решат, что можно ничего не делать.

— Через три дня сходим посмотрим.

— А-а… — Петька растерянно мигнул, — разве мы будем здесь еще три дня?

— А разве нет?

Он виновато обмяк.

— Что с тобой, Петух?

— Я думал, мы сегодня вечером уедем обратно. Понимаешь… я послезавтра должен петь… Ну, «Песню Джима». Я обещал. В школьном хоре…

— Записался, что ли?

— Ага…

— И ничего не говорил!

Он завздыхал и засопел.

— Ну а если пропустишь это выступление, что страшного? Тебя же отпустили в эту поездку…

Петька молчал. И я чувствовал, что для него эта песня в назначенный день — очень важное дело. Может быть, связь между прошлой и нынешней жизнью. Может быть, способ отчистить эту песню от липкого воспоминания о Полозе. Или что-то еще. Какое-то внутреннее оправдание и утверждение…

Петька прошептал, глядя в пол:

— Ты, наверно, думаешь: «Вот какой… бессовестный, сам рвался искать мамину могилу, а нашел — бросает…»

— Ну что ты, Петушок. Кто бросает? Ладно, уедем завтра, а потом вернемся. Через неделю. Или на ближайших каникулах… Правда, у меня тут еще было дело, хотел провернуть поскорее…

— Какое?

— В архив хотел заглянуть, кое в чем разобраться… Ну ладно, потом…

Петька вскинул глаза:

— А почему потом? Ты оставайся, а я поеду. Маленький я, что ли?… Ну, позвони дяде Юджину, он меня встретит. А из поезда я куда денусь?

Это была мысль! Но в первый момент я отогнал ее со страхом. Отпустить Петьку от себя? Жутко подумать. Изведусь я тут от беспокойства…

— Пит, я ведь все равно не смогу быть всегда как пришитый к тебе. Я же… расту… — Он был, конечно, прав. И, почуяв мои колебания, он добавил уже с улыбкой: — Чего ты боишься-то? Полоза все равно больше нет на свете.