И что это за мужики пошли, если их по целым неделям ждешь — не дождешься, специально к их прибытию достаешь из сундука свои лучшие юбки и кофты, наряжаешься и напомаживаешься, как шестнадцатилетняя дурочка, и даже тренируешься подводить тушью глаза, всего нажаришь, наваришь, напечешь и выставишь на стол, а они, как только нажрутся, тут же и тягу спешат дать. Как будто боятся, что женщина готова вот так, сразу, и запрокинуться на спину. Много они понимают и чересчур высокую цену стали себе набивать. Возрадовались, что после войны так и не убавляется, а даже прибавляется одиноких женщин.

Но тут вдруг Екатерина услышала, как беспомощным котенком царапается в дверь, захлебываясь слезами, ее безвинно обиженная дочка. Бросившись на ее плач и забыв обо всем остальном, Екатерина подхватила ее на руки и стала бурно осыпать поцелуями, осушая своими губами ее глаза и смешав ее слезы со своими.

— Ненаглядная моя, прости свою глупую, дурную мамку, ну, пожалуйста, прости. Да неужто это пятна у тебя от моих пальцев? Дай я поцелую их. Вот так, и еще раз, и еще. Никого я на тебя не променяю, никто нам с тобой больше не нужен. Пусть так и знают.

Замкнув в кабине самосвала одежду, Михаил переплыл через рукав Дона и сразу же, сам не успев сообразить, как все получилось, в одних трусах оказался на большой вербе, цепко обхватив руками ее ствол и стараясь вскарабкаться по нему все выше и выше. Хорошо еще, что кора у старой вербы была шершавая, иначе бы большая волчьей окраски собака, выскочившая из кустов, едва он переплыл на остров, подпрыгивая, могла и достать его. Как это Екатерина не догадалась предупредить его о возможной встрече на острове с этим зверем.

— Дозор, на место! — взбираясь по стволу еще выше, услышал Михаил под вербой глуховатый голос. Покорно подчиняясь команде, собака отошла от вербы и залегла в стороне в осоке, выставив из нее серые уши. — А вам, чтобы искупаться, совсем не обязательно было переправляться на остров, — с укоризной продолжал внизу все этот же голос. И лишь после того как Михаил, соскользнув с вербы, очутился на земле, смущенно смягчился: — А я сразу и не узнал тебя. Спасибо, что не забыл. — С двустволкой за спиной перед Михаилом стоял, виновато улыбаясь, Будулай.

Еще через пять минут Михаил в далеко уже не новых, но чистых армейских брюках и гимнастерке, извлеченных Будулаем из своего сундучка, сидел против него за столиком в блиндаже. Подкладывая Михаилу, на тарелку крутые яйца, печеные картофелины, пирожки с мясом, наливая из чайника в кружку чай, Будулай не знал, чем еще его угостить. Он явно обрадовался их встрече и ничего, оказывается, не забыл. Улыбка появлялась у него под усами всякий раз, когда он, отхлебывая из своей кружки чай и поднимая глаза к Михаилу, признавался ему:

— Как сейчас слышу, как ты ночью подходишь ко мне и молча стоишь, а я никак не могу открыть глаза и сказать, чтобы ты не беспокоился зря. Все время боялся, что потом за рулем можешь заснуть.

— Вот и зря, — отвечал Михаил. — Я в дороге свободно могу по суткам не спать.