Ленин, как ни старался, не мог уловить в глазах монарха хотя бы след обиды или злорадства, как ни услышал ни одного слова упрека по поводу трагических событий в Финляндии. Казалось, император вообще не был удивлён таким буйством националистов, откинувших даже видимость революционной риторики и активно занимающихся окончательным решением русского вопроса в княжестве. Вот, кажется, прямой повод топтать и ничтожить. А он сидит молча, в глазах непонятная грусть и сочувствие… Так смотрят на тяжело больного человека, при котором боятся огласить диагноз врача. Это удивляло, раздражало и дезориентировало. Ленин привык к ожесточенным спорам, к смертельному противостоянию и чувствовал себя в состоянии конфликта со всем белым светом, как рыба в воде… А этот сострадающий, без тени сарказма взгляд самодержавного правителя и злейшего врага его идей… Невыносимо…

Император же с непонятной гнетущей ностальгией смотрел на человека, которого столько времени считал своим учителем, кому старался подражать, чьи идеи защищал и претворял в жизнь, пока не увидел пугающую разницу между марксистской теорией и революционной практикой. В частности, действительность разбивала вдребезги постулат Маркса “у пролетариата нет Отечества” и убеждённость Ленина в природном интернационализме трудящихся. События в Финляндии в 1918 и в Польше в 1920 продемонстрировали совершенно другое, очень даже национальное лицо рабочих и крестьян. Помня это, Сталин попытался в 1922 м провести свой собственный проект построения социалистического государства — без всякого союза независимых стран, с включением всех национальных окраин в состав советской России… Ух, какой жестокий конфликт с Лениным пришлось тогда выдержать и отступить… А во время Великой Отечественной войны всё стало ясно окончательно. Пролетарский интернационализм — польский, болгарский, венгерский, немецкий просыпался тем сильнее, чем решительнее наступала Советская армия, чем неотвратимее был виден крах Третьего рейха. А в июне 1941го никаким интернационализмом и не пахло. Европейские трудящиеся с удовольствием, наперегонки спешили поучаствовать в “Дранг нах Остен” и самый капиталистический капиталист из Европы был им ближе, милее и понятнее, чем “русские варвары” из страны Советов. Наиболее прогрессивный, с точки зрения Маркса и Ленина, немецкий пролетариат с удовольствием шел на сговор с национальной буржуазией и под её руководством радостно, с песней отправлялся унижать, убивать, колонизировать и грабить своих классовых собратьев на Востоке. И только получив от души по морде, выплевывая выбитые зубы, европейский пролетарий вспоминал про солидарность трудящихся. Но не раньше. Понял ли это Ильич, ощутив на своей шкуре ледяное дыхание этнических чисток, или считает всё произошедшее лишь исключением, подтверждающим правило? Ах, как не хочется поднимать этот колючий вопрос, но придется…

— Владимир Ильич, поделитесь Вашими выводами из произошедшего… пожалуйста, — тихо произнёс император, подняв глаза на революционера.

— Вы про эксцессы с участием финских патриотов? — Ленин со звоном бросил чайную ложечку на блюдце. — Да, это крайне неприятно… Однако необходимо отличать национализм нации угнетающей и нации угнетенной, национализм большой нации и нации маленькой. По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми.(*) Антирусский национализм есть оборонительная реакция, некоторая уродливая форма против национализма русского… Досадно, что в некоторых местах этот национализм оборонительный превратился в наступательный. Но главное, что таким образом будет разрушена основа эксплуатации человека человеком — частная собственность на средства производства.