Леонид всегда провожал меня вечерами до дома, но ни разу даже не пытался попасть в гости. Это создавало мне рядом с ним ощущение полной свободы и безопасности. По улице мы всегда ходили об руку – вот и всё.

Но однажды бархатным августовским вечером в плохо освещённой аллее у танцплощадки Лёня обнял меня за плечи, неловко прижал к себе и порывисто поцеловал в губы. Я оторопела. Развивая успех молниеносного наступления, Леонид снова наклонился и решительно впился в мои губы.

Я вскрикнула с ужасом и отвращением и толкнула мужчину в грудь изо всех сил. Мой друг едва устоял на ногах, выпрямился. На фоне чёрной глубины парка белели его рубашка и лицо. Оно исказилось гримасой такой жестокой, злой обиды, что я сжалась в комок: сейчас ударит! Его глаза стали огромными и чёрными.

Лёня не ударил меня. Он, прошептав какое-то ругательство, развернулся на каблуках, вновь при этом пошатнулся и убежал в душную, предгрозовую ночь.

Я с облегчением перевела дух.

Леонид не вернулся, чтобы попытаться объясниться. На работе он больше не заходил в отдел и устраивал так, чтоб даже в коридорах, столовой и прочих общественных пространствах со мной не встречаться. Он будто исчез. А спустя где-то год я случайно узнала, что старший лейтенант поступил в академию.

Я не скучала. Я даже не вспоминала. Всего однажды ощутить направленную на меня ярость мужчины оказалось достаточно, чтобы перестать числить его своим другом.

Я не анализировала собственных чувств. Теперь-то очевидно: травма отношений с Геннадием оказалась слишком глубока. Любое интимное прикосновение, тем более столь напористое, казалось мне, влекло за собой ужас и боль.

И всё же Леонид своим поступком сделал мне роскошный подарок! Впервые после операции я дала отпор решительному действию, определённо читавшемуся как приказ! Какая-то новая связка пробилась и закрепилась в мозгу. Тропка к обретению самостоятельности, к возвращению из плена.

Вскоре после того случая я по собственной инициативе сделала аналитическую выжимку из подборки исторических справок, что дали мне на печать. Мне просто вдруг показалось, что масса сведений и слов складывается в систему, которую можно изложить кратко, обобщённо. Показала начальнику: не пригодится ли? Тот одобрил и стал поручать мне реферирование иностранных источников в секретной библиотеке по темам, которые сам задавал.

Я получила, таким образом, отличное упражнение для мозгов, но стала много времени проводить в тёмной секретке, где каждый сидит за отдельным столом и не принято подходить друг к дружке, чтобы поболтать.

Мои возвращения на привычное рабочее место в приёмной начальника кое-кто воспринимал теперь как праздник. После того как наш с Лёней разрыв стал очевиден, товарищ Ясеновый приходил весёлый, довольный, шутил больше обычного.

Минус во всей истории с Леонидом был лишь тот, что он – с досады, видно, – постарался в определённых кругах представить меня взбалмошной недотрогой. Другие теперь взирали на меня со стороны с любопытством и опаской, но сойтись поближе не рисковали…

Поразительно, как всё же легко я тогда вычеркнула Леонида из сознания и памяти! А в сердце он, бедняга, похоже, не успел запечатлеться. Только сейчас мне стало интересно и важно понять, почему он так разозлился тогда, почему убежал, ничегошеньки не попытавшись выяснить и исправить. Долго я ломала голову. Но ответ прост и лежит на поверхности. Его ранения!