Лида, передавая имя мне, настаивала, что это – один из важнейших ключей к моей памяти и что мне пригодится, когда начну восстанавливать события прожитой жизни.

Без Лиды, самостоятельно, я, возможно, не припомнила бы: сама же упаковала его поглубже в карман памяти.

Я до сего момента не понимала, к чему его применить. Вроде ж и так припомнила детство и поступление в Школу. А к последующим периодам уж были другие ключи. Но, возможно, он откроет тот самый позабытый момент мысленного прощания с погибшими родными, расставания с детством. А может, ещё и врождённые способности вернёт.

Что ж, испытаю ключик! Вот имя, данное мне при рождении, имя, которым меня крестили. Повторю его несколько раз. В лёгкий транс может погрузить себя каждый, даже не обладая особыми способностями…

– Василёчек мой!

Отец проникновенно смотрит мне в лицо, его глаза очень близко. Отцовские руки мягко, но надёжно сжали мои бока. Он поднял меня высоко в воздух – так, чтобы наши лица оказались на одном уровне. Он целует меня в щёчки, щёточка его усов, как всегда, забавно покалывает. От него несильно пахнет табаком: последние дни он покуривал…

Отец из-за своей хворости совсем не мог поднимать тяжестей, но меня он всё же брал иногда на руки и поднимал высоко, зная, какую радость мне это доставляет…

Он всю жизнь звал меня, вместо имени, нежным прозвищем Василёчек.

– Что удумал: девочку зовёшь мужским именем! – бросала мать с усталой досадой.

Бабушка, когда отец не мог услышать, пеняла матери:

– Да не поддевай ты его! Слава богу, дочку любит, тебя за всю жизнь пальцем не тронул. Не всякой такое счастье достаётся.

– Это счастье моим же горбом добыто, – огрызалась мать.

Бабушка увещевала:

– Не гневи Бога! Вечно ты недовольна, всё-то тебе больше подавай…

И мать смягчалась:

– Да ладно, я ничего…

Отец снова и снова с удовольствием рассказывал, что сразу после рождения глазки мои были василькового цвета, и ухитрялся даже по прошествии десятка лет найти в них, светло-серых, оттенок синевы. Мать всё с той же усталой досадой возражала, что, мол, все младенцы рождаются синеглазыми. Она говорила: «с оловянными глазами». Но отец добродушно спорил: что ж он, младенцев мало видал?! Не такой у них цвет, как у его дочки…

Поныне при мысли об отце такая горячая нежность охватывает! Душа в душу мы с ним были. Мне весело было слушать его рассказы…

Зимний вечер тёмный, длинный. Уж легли, а сна ни в одном глазу. Я – на печи. Ворочаюсь под тяжёлым ватным одеялом – то ногу выпростаю, то руку: душно, жарко. Отец с кровати подаёт голос:

– Не спится, Василёчек? Хочешь, расскажу про поросёнка?

Ещё бы! Конечно, я хочу услышать рассказ отца! И про поросёнка, и про филина, и про тётку Матрёну… Отец рассказывает неторопливо, красочно, на разные голоса. В обычной жизни он много кашляет, но, когда рассказывает, вся хворь от него отлетает. Мать начинает недовольно сопеть, показательно отворачивается к стенке и натягивает одеяло на ухо. Другой угол одеяла сползает с плеча отца, и он остаётся подмерзать в одной рубахе: в избе уже холодает. Я прошу: