Детали «мира вещей» чаше всего используются Чеховым как форма психологического изображения самым простым и естественным способом: в повествовании подчеркнуто, что детали предметного мира даны в субъективном восприятии героев. Эту особенность чеховского стиля Г.Н. Поспелов называет «двойной функцией предметных деталей»: с одной стороны, детали характеризуют бытовую среду, внешний мир, окружающий героя, с другой – становятся приемом психологического изображения. «В своем повествовании писатель раскрывает процесс переживаний своих персонажей не только в его собственно психологическом содержании, но очень часто и в его связи с различными подробностями жизни, с которой они сталкиваются.
жПри этом он обращает преимущественное внимание на те впечатления, которые его герои получают от окружающей их среды, от бытовой обстановки их собственной и чужой жизни, и изображает эти впечатления как симптомы тех изменений, которые происходят в сознании героев»[51].
Любопытно отметить один повторяющийся прием в чеховском изображении тех впечатлений, которые герои получают от окружающей среды. Часто восприятие персонажем той или иной детали, реакция на тот или иной факт действительности внешне как будто не соответствуют самому явлению, кажутся нелогичными и немотивированными самому герою, как, например, в неоднократно цитировавшемся многими исследователями эпизоде из «Дамы с собачкой» – об «осетрине с душком».
Впрочем, восприятие детали предметного мира используется Чеховым для воссоздания не одних только отрицательных эмоций по поводу грубости и пошлости жизни. Не менее важно для него умение героя видеть в деталях обыденного «красоту и правду». Обостренное восприятие как негативных, так и поэтических сторон жизни – это две грани одного и того же качества, которое Чехов очень ценит в своих героях: большой эмоциональной чуткости, способности живо и остро реагировать на действительность. Поэтому мы нередко встречаем у его героев и такое, например, восприятие вещей обыкновенных:
«Дома он увидел на стуле зонтик, забытый Юлией Сергеевной, схватил его и жадно поцеловал. Зонтик был шелковый, уже не новый, перехваченный старою резинкой; ручка была из простой, белой кости, дешевая. Лаптев раскрыл его над собой, и ему показалось, что около него даже пахнет счастьем» («Три года»).
Важнейшую роль в системе чеховского психологизма играют формы замаскированного психологического изображения, когда формально о внутреннем мире человека как будто вообще ничего не сообщается, а на самом деле происходит скрытое воссоздание настроения, эмоционального состояния путем активного подключения читательского сотворчества.
Так, например, в повести «Новая дача» сцена драки отца и сына Лычковых дана как будто бы чисто объективно, вне чьего-либо восприятия. Но на эту сцену смотрит инженер с семьей, и мы не можем не представить себе того впечатления, которое производит драка на инженера, на Елену Ивановну и их дочь. А чтобы читатель «не забыл» наполнить эту сцену психологическим содержанием, Чехов направляет его восприятие, в следующем же абзаце переключая внимание с Лычковых на семью инженера: «На другой день утром Елена Ивановна уехала с детьми в Москву. И пошел слух, что инженер продает свою усадьбу...» Очевидно, тяжелое впечатление от этой дикой, бессмысленной сцены оказалось последней каплей; настроение тоски и безнадежности окончательно захватывает героев и делает невозможной их дальнейшую жизнь в усадьбе.