Стук сердца. Сухость во рту. Твой телесный облик оставался невообразимым. Ты был мимолетным ощущением твердой подошвы обуви. Пенисом, смазанным детским лосьоном и сунутым в связанные руки. «Постарайся как следует». Никто не видел твоего лица. Никто не чувствовал всю тяжесть твоего тела. Жертвы с завязанными глазами ориентировались по обонянию и слуху. Цветочный запах талька. Оттенок корицы. Звяканье колец шторы. Вжиканье молнии на спортивной сумке. Стук рассыпавшихся по полу монет. Скуление и всхлип: «Мамочка!» Мелькание теннисных туфель из темно-синего нубука.
Лай собак, удаляющийся в западном направлении.
Ты был тем, что оставлял после себя: вертикальным разрезом длиной четыре дюйма, проделанным в сетке на окне дома на Монклер-Плейс в Сан-Рамоне. Топориком с зеленой рукояткой на живой изгороди. Куском шнура, висящим на березе. Пеной на пустой бутылке из-под крепкого пива «Шлиц» во дворе за домом. Мазками неизвестной синей краски. Кадром номер четыре на катушке фотопленки номер три в управлении шерифа округа Контра-Коста, снятым в том месте, где, как они считали, ты перебрался через забор. Побагровевшей правой рукой девушки, которая на долгие часы потеряла чувствительность. Очертаниями лома в пыли.
Восемью проломленными черепами.
Ты был вуайеристом. Терпеливо изучал привычки и распорядки. Ты совершил нападение в первую же ночь, когда мужа, работающего диспетчером, перевели в ночную смену. Под окном ванной на месте преступления в доме номер 3800 по Торнвуд-драйв в Сакраменто обнаружились следы подошв с узором в «елочку», оставленные там за четыре-семь дней до этого. Полицейские заметили, что с того места ты мог заглядывать прямиком в спальню жертвы. «Трахни меня, как своего старика», – шипел ты, словно зная, как именно это происходило. На одну девушку ты надел туфли на шпильках – иногда то же самое она проделывала в постели со своим бойфрендом. Ты забирал на память поляроидные снимки с изображениями жертв в бикини. Рыскал повсюду со своим слепящим фонариком и отрывистыми, повторяющимися фразами; ты представлял себя и режиссером фильма, и кинозвездой.
Почти все жертвы описывали одну и ту же сцену – момент, когда они чувствовали твое возвращение после разгрома, который ты учинял в другой комнате или части дома. Не было ни слов, ни движений, но они знали, что ты стоишь над ними, представляли себе твой безжизненный взгляд сквозь два отверстия в лыжной маске. Одна жертва почувствовала, что ты уставился на шрам на ее спине. Долгое время ничего не слыша, она подумала: «Ушел», – но едва успела вздохнуть с облегчением, как острие ножа прошлось по краю шрама.
Фантазии наполняли тебя адреналином. Воображение компенсировало то, чего недоставало в твоей реальности. От тебя разило неполноценностью. Одна жертва попробовала прибегнуть к реверсивной психологии и прошептала: «А ты хорош». В изумлении ты резко отстранился. От твоей бравады крутого парня попахивало блефом. В твоем шепоте сквозь зубы слышалась дрожь, иногда заикание. Еще одна жертва рассказала полиции, как ты на миг схватился за ее левую грудь: «Как за дверную ручку».