И действительно, из-за двери стойла доносились разные интригующие звуки. Как всегда. Сердитые крики: «ох!», «да стой ты смирно, чучело!», «ноги мне оттоптать вздумал!» – мешались с гулкими ударами гигантского тела о стенки.

Наконец раздался неизбежный залп предупреждений:

– Э-эй! Выпускаем!

Я весь подобрался, дверь распахнулась, и из нее, как пушечное ядро, вырвался мой пациент: фестоны шпагата, намордник, точно противогазная маска, на веревке висят двое из братьев.

Ноги вола ушли по колено в солому, он на мгновение остановился, покосился по сторонам, а затем, едва глаза над верхним краем намордника узрели элегантную фигуру моего друга у столба, он опустил голову и ринулся в атаку.

Энди мешкать не стал. Едва на него устремились полторы тонны будущей говядины, он вспорхнул на стопку, ухватился за верхнюю перекладину люльки и одним рывком вознесся на недосягаемую высоту. Секунду спустя тяжелая стопка под ним полетела кувырком, опрокинутая бешеным ударом рогов. Я вдруг вспомнил, что в гимнастическом зале Энди всегда отличался в упражнениях на шведской стенке. Видимо, ему удалось сохранить всю былую ловкость и быстроту. Он поглядел на меня со своего ложа из душистого клевера, которое мягко покачивалось на цепях.

– На твоем месте я бы там и остался, – сказал я.

Энди кивнул. Я понял, что особенно уговаривать его не придется. Лицо его приобрело несколько мучнистый оттенок, а брови застыли где-то у линии волос.

Потребовались объединенные усилия всех трех братьев, чтобы остановить вола. Теперь они тяжело отдувались, туго натягивая веревку, и ждали, чтобы я приступил к началу операции.

Настал решающий момент. Я прислонил гильотину к стопке и медленно подошел к волу. Отстегнул клапан намордника и налил на губку хлороформ. Что произойдет дальше, предугадать было невозможно. Одни животные тут же погружались в сон, но в других непонятный запах возбуждал внезапную ненависть ко мне, и они наставляли на меня рога, увернуться от которых в глубокой соломе бывало не так просто.

К большому моему облегчению, этот буян принадлежал к первому типу. После атаки на Энди, потаскав братьев Даннингов на веревке, он запыхался и вдохнул хлороформ полной грудью. Его глаза сразу же остекленели, он пошатнулся, сделал несколько неуверенных шажков, осел на бок и заснул.

Времени терять было нельзя. Утопая в соломе по колено, я подтащил гильотину, наложил лезвия на рог, ухватил ручки и нажал. Для рогов молодых животных бывало достаточно одного нажима, но у этих основания рогов были настолько широки, что лезвия сошлись под громкий треск лишь через несколько мучительных секунд. Я принялся за второй рог, который потребовал от меня еще больших усилий.

– Все! – просипел я. – Снимайте намордник!

Я взмок, а этот вол был первым из девятнадцати.

Братья тотчас отстегнули намордник и кинулись к большому загону, где их отец уже вопил и тыкал палкой.

Я обезрожил второго, потом третьего, потратив лишь немного больше пота. Но четвертый оказался мне не по зубам. Рога у него были такими огромными, что я раздвигал и раздвигал ручки, пока они практически не вытянулись в одну прямую линию. Как я ни пыхтел, как ни напрягался, мне не удавалось свести их вместе хотя бы на одну десятую дюйма. За спиной у меня раздался голос Томаса, сложением не уступавшего любому чемпиону-тяжеловесу.