Я делала лицо кирпичом. И жила. Стараясь отвлекаться, чтобы не утонуть в депрессии. Но пускать кого-то в свой мир точно больше не собиралась. Даже брата. Вряд ли бы ему понравилась новость, что его сестрой воспользовались, как дешевой потаскушкой, а потом просто вышвырнули вон. Он был бы взбешен. И разочаровался бы во мне.

Наверное. Вероятнее всего.

Нам всегда говорили, что мы похожи. Иначе и быть не могло. Но я не соглашалась. У меня светло-коричневые глаза, у него — серые. Я — щуплая, он — поджарый и сильный. Я мягче, бледнее, обычнее, проще. Пашка — всегда впереди и всегда уверен в себе.

Все, что у нас общего — копна мягких каштановых волос и прямой длинный нос. Папин.

Я не пою в душе, не бренчу на гитаре до утра, не лезу на сноуборд и не собираюсь к тридцати годам покорить Эверест. Я, вообще, всегда избегаю конфликтов, если их можно избежать. И всего нового. А Пашке хочется попробовать весь мир на вкус. Противопоставить себя ему, бросить вызов. И иногда мне кажется, что я — единственное, что его держит на месте. Если бы он мог сбросить этот балласт или передать кому-то другому, то давно бы сделал.

А пока мне нравилось жить в его тени. Тепло и уютно. Его друзья, его компания, его интересы. И я — маленький багаж Сурикова старшего. Чемоданчик, который при желании можно взять с собой, ведь у него не имелось других хозяев.

Хорошо, что у меня была отдушина — кафе. Его не коснулось проклятие универа: сошлась со всеми на удивление быстро, общалась, смеялась каждую смену и получила репутацию человека душевного. Иначе бы точно пропала.

— Какого черта ты не на зачете? — Пашка сбросил тапки и направился к окну. — И почему за тобой таскается какой-то упырь, покрытый кучерявыми глистами с ног до головы?

— Паш, — шаркающей походкой, делая вид, что мне совсем не интересно, подошла ближе. — Ты так говоришь, будто у тебя самого татуировок нет.

Посмотрела вниз. Незнакомца уже и след простыл.

— Одно дело надписюшка какая-нибудь, — Суриков почесал себе грудь, — или череп крутой, — указал на предплечье. — А тут, хрен знает, мне показалось, что он вообще весь сине-зеленый.

— Показалось — крестись! — Я направилась на кухню. — Или найди свои очки.

— Они стремные, — все еще рассматривая двор из-за шторки, буркнул братец.

— Тогда купи не стремные, достал! Меньше надо было в компьютерные игры лупиться, не испортил бы зрение.

— Ты тему-то не переводи. — Он появился на кухне тихо, будто шел за мной на цыпочках. — Что за ходячая нательная живопись с тобой была?

— Суриков, вот только не надо учить меня жить, ладно?! — Вымыла руки, поставила чайник на огонь и достала колбасу из холодильника.

— Марья, ты что, последние мозги растеряла?

— Нет.

— Тогда не думай, что я буду спокойно смотреть, как ты шатаешься по улице непонятно с кем. — Пашка достал хлеб, положил на стол, сел и уставился на меня. — Кто он?

Устало выдохнула, чувствуя, что эмоции, испытанные несколько минут назад и не думают отпускать меня.

— Разве это важно?

— Для меня — очень. — Суриков упрямо продолжал скользить взглядом по моим пылающим щекам и губам, сохранившим вкус поцелуя незнакомца.