Декрет саратовского клуба анархистов об «отмене частной собственности на женщин» и «объявлении последних общественным достоянием» получил громкий резонанс и надолго превратил Советы в мировое пугало. Книжка некоего Галина, выпущенная в 1925 г. за рубежом, так живописует нравы Совдепии: «Семейная жизнь разрушается, мужья не узнают своих жен, жены — мужей, все вертится и пляшет, как на вулкане. Карты, вино, женщины и мгновенное наслаждение... Всюду властвует необузданный порок».

Суровые реалии первых послереволюционных лет накладывали неизгладимый отпечаток на характер взаимоотношений полов. Всеобщая трудовая повинность периода военного коммунизма требовала от женщины равного с мужчиной участия в трудовом процессе как основного условия получения продовольственной карточки. Это более чем сомнительное достижение почему-то особенно восхищало высокопоставленных партийцев. По мнению А. М. Коллонтай, оно «внесло небывалый переворот в судьбу женщины, явилось величайшим актом революции... По своему влиянию на дальнейшие судьбы женщины и на коренное изменение ее положения в государстве, семье и обществе трудовая повинность сыграла роль, далеко оставляющую позади признание политического и гражданского равноправия женщин, провозглашенного Октябрьской революцией... Трудовая повинность установила взгляд на женский труд, как на труд нужный и полезный с точки зрения государства». К концу 1921 г. число женщин, занятых в промышленности и на транспорте, превышало два миллиона и равнялось одной трети всех рабочих рук, обслуживающих эти отрасли. Массовая постановка «под ружье», казарменные методы управления, естественно, не способствовали удовлетворению индивидуальных потребностей человека. Но и переход к новой экономической политике оказался чрезвычайно мучительным процессом, породившим бесконечное количество «больных вопросов».

Годы разрухи и гражданской войны остались позади. Победивший на полях классовых боев пролетариат получил временную передышку, непримиримые революционные принципы утратили свою обязательность. Класс-гегемон потребовал «возмещения» за вынужденный аскетизм и лишения. Поэзия, воспевавшая тех, кто и «в годы железа быть железным сумел», настроилась на «лирику женских волос». А значительная часть молодежи обходилась даже и без лирики: она кинулась в водоворот кратковременных, мимолетных связей. Молодняк возводил «необходимое в степень добродетели», объявил любовь буржуазным предрассудком, оправдывал свою распущенность материалистическим мировоззрением. Апелляция к историческому материализму была очень популярна. Вульгарный материалист, отмечал И. И. Бухарин, «привык смотреть на вещи «трезво»; он не связан никакими традициями в прошлом, не отягощен фолиантами премудрости и грудами старых реликвий — их выбросила за борт революция... Он все хочет понюхать, пощупать, лизнуть. Он доверяет только собственным глазам; он в известном смысле весьма «физичен». Теоретические рассуждения подкреплялись данными моральной статистики: исследование И. Гельмана, проведенное в 1922 г. среди студентов Коммунистического университета им. Свердлова, показало, что 62% студентов параллельно живут брачной и внебрачной половой жизнью.