Иегуда болел, Ханука от огорчения опустился, обтрепался, забывал расчесывать волосы и целыми днями сидел возле старшего товарища, бормоча молитвы. Один Синай, самый молодой из троих, сохранял бодрость, более того – участвовал в сражении на перевале в рядах Асмундовой дружины. Особых подвигов он не совершил, но и не опозорился и держался мужественно, поэтому сам Асмунд и предложил Хельги отправить с поручением его.

– Я дам тебе лодью и дружину, – сказал Синаю Хельги, сам улыбаясь при мысли об этом посольстве. – Отправил бы отроков одних, но боюсь, они не найдут на побережье стан Песаха или их не пропустят к нему. Ты же, если приоденешься и расчешешь волосы, будешь вполне похож на посла.

– Приоденусь? – Синай усмехнулся и развел руками, будто показывая свой грязноватый и местами подранный кафтан из грубого льна. – Не скажу, чтобы на этой торговой поездке я много прибыли получил!

– Она еще не окончена. А кафтан я дам тебе новый, шелковый.

– Из добычи? – насмешливо осведомился Синай. – С плеча какого-нибудь несчастного рахдонита из Самкрая?

– С моего плеча, – многозначительно поправил Хельги. – Теперь все это мое, а значит, с кафтаном я посылаю с тобой в путь часть моей удачи. А в моей удаче, думаю, ни у кого в Таврии и на Боспоре Киммерийском нет причин сомневаться!

– Благодарю тебя за доброту, – Синай поклонился, – однако Бог, Всесильный наш, хочет, чтобы сыны Израиля полагались на него, и за то Он питает каждого своей добротой.

В итоге посольство вышло немногим хуже всякого другого. Синай сидел в скутаре, одетый в новый кафтан, отделанный желтым шелком, слишком широкий для него, зато длинный, и вид имел вполне почтенный. Самкрайские отроки, выросшие в приморском городе, ловко управлялись со скутаром, ветер нес его вдоль скалистого берега на восток, а Синай, и прежде бывавший в этих краях, прикидывал, где может оказаться стан Песаха. Понятно, что искать его следовало вблизи водных источников, там, где есть трава для лошадей и дерево для костров. А значит, Песаху надлежит обретаться в зеленой долине близ Черной горы, куда добраться можно было за день – а при хорошем ветре и за полдня.

Вздымались над смарагдовым морем могучие серовато-желтые скалы – те самые, в которых Пестрянка по пути мимо этих мест видела великанов, то склонившихся к воде, то выпрямившихся во весь рост, будто на страже. Бока их были одеты травами, словно клочковатым зеленым плащом, потрепанным в битвах. Пестрянке, непривычной к этим видам, тогда все казалось, что эти великаны вот-вот проснутся и сойдут с места; боспорские же подростки лишь веселились, довольные, что вырвались из неволи и оказались предоставлены сами себе на прозрачных теплых волнах. Скутар под парусом нес их вперед, а они смеялись и даже пели, воображая себя героями, отправленными на подвиг.

Так миновали несколько бухт, где под крутыми склонами гор тянулась изогнутая полоска песка. Наконец увидели на холмах множество пасущихся лошадей.

– Это они! – закричал Моше. – Откуда здесь еще такие табуны – это хазары!

– Лошади хазарские, – подтвердил Утеней, сын торговца лошадьми. – Это войско булшицы!