– Мама! – выкрикнул Чак и машинально, не задумываясь, щелкнул выключателем.

Зажегся свет, черные тени сгинули. Обычная комната, знакомые вещи на привычных местах. Холод тоже пропал – растаял, как льдина в жару.

Чак бросился к матери. Хотел потрясти ее за плечо, разбудить, но она выпростала руки из-под одеяла, повернула голову, села.

– Я не спала, я… Что это было? – хрипло спросила мама. – Я так замерзла, пошевелиться не могла.

– Тут было… Я их видел! – сбивчиво заговорил Чак. – Тени, как щупальца. На потолке, на стенах! Ты ничего не видела?

Мать молчала.

– Погоди. Я тебе покажу.

Он не был уверен, сработает ли, ему и самому уже казалось, что все могло присниться, привидеться. Чак подошел к выключателю и снова погрузил комнату во тьму.

Вновь заструился холод, тени вернулись: по потолку размазались черные кляксы. Мать испуганно вскрикнула, и Чак понял, что она тоже их видит. Он поспешно зажег свет.

Они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Потом взгляд матери метнулся куда-то вбок, глаза расширились. Чак, не успев задуматься, в два прыжка оказался возле ее дивана и обернулся.

Тася стояла возле стены, у входа в комнату. Угловатая, костлявая, скособоченная фигура в темно-синей ночной рубашке-балахоне.

– Испугались, мышата? Страшно вам? – Лицо задергалось в ухмылке, обнажающей зубы и черные десны.

Чак плюхнулся на диван, безотчетно придвинувшись к матери, ища у нее защиты. Она обняла его, желая заслонить собой.

– Что тебе нужно? – дрожащим голосом спросила мама.

Долговязая фигура вскинула руки, словно балерина, и принялась поворачиваться на месте, кружась в гротескном подобии танца, напевая что-то. Потом остановилась и стала нагибаться назад, словно собираясь встать на «мостик». Почти коснувшись лысым черепом пола, она поглядела на мать и брата, вывернув голову под таким углом, что шея едва не сломалась, и прохрипела:

– Тьма! Тьма идет за вами!

Проговорив это, Тася снова разогнулась и сказала уже другим, более высоким голосом:

– Узнаете, скоро узнаете! – А после, наконец, убралась к себе.

Чак чувствовал, что мать трясет – не от холода, температура в комнате была уже нормальной, а от страха. Он и сам не мог поверить, что все это в самом деле происходит с ними.

Конечно же, никто из них не спал. Так и просидели до утра, не выключая электричества, не решаясь выговорить ни слова.

Все последующие ночи они спали по очереди, не выключая ночника. Чак, который и подумать не мог о том, чтобы снова оказаться ночью в своей комнатенке, перебрался спать в «залу», как иногда говорила мама. Постелил себе в кресле, но, хотя чувствовал себя немного спокойнее рядом с матерью, все равно был в постоянном напряжении.

Договорились дежурить по четыре часа, но мать постоянно давала ему поспать подольше, говорила, что у нее все равно бессонница. Чак сердился, просил не жалеть его, но все было без толку.

Ночник освещал комнату не полностью, так что по углам клубились змееобразные тени, к которым они уже стали привыкать (если к такому, конечно, вообще можно привыкнуть).

Тася, которая сама была похожа на змею, впавшую в анабиоз, из комнаты почти не выходила. Ничего не ела, лишь изредка то принималась выть, то смеялась, то неразборчиво бормотала. Кажется, даже не на русском языке. Ни мать, ни Чак не обращались к ней, не звали ужинать или обедать. Мать утром оставляла в ее комнате еду, а вечером забирала нетронутые тарелки.