Думаю о Мире. Сердцебиение приходит в норму. Потихоньку.

Подрагивающими пальцами разблокировал телефон. Звоню другу, который работает в полиции, и с которым уже обо всём договорился. А сам падаю на диван. Смотрю на трясущиеся руки.

Только сейчас понимаю, что всё.

Нет больше ребёнка.

Не будет контракта.

Ничего.

Она сможет уйти.

И этого сейчас я не хочу больше всего.

Эпилог

Смотрю на свои дрожащие пальцы, пытаюсь понять, где реальность, а где сон. Быть этого не может. Пусть слова врача окажутся ложью, или я снова упаду на подушку и усну, пожелав, чтобы всё происходящее стало лишь кошмаром.

– Мне жаль.

Замершая беременность, выкидыш…

Лучше бы я дальше провалялась под успокоительными, чтобы не слышать этих безжалостных слов.

Дотрагиваюсь до плоского живота. Если раньше он был маленький, округлый, то теперь абсолютно ничего. Понимаю, почему не чувствовала нашей связи, оборвавшейся так внезапно. Почти целую неделю я ходила в неизвестности, надеялась на хороший исход, а теперь…

Пусто.

Нет ничего.

Ни моей малышки, ни эмоций.

Зато море слёз, стекающих по щекам, я могу собрать в чашу, заполнив её до краёв.

И улыбка. Странная от неверия улыбка на губах. Я истерично выдаю какие-то звуки, снова поглаживаю пустоту через медицинскую сорочку. Вот-вот накроет. Пока до мозга доходит не всё. Но ещё чуть-чуть…

Где-то раздается детский плач – мимолётный звук, проскальзывающий мимо моих закрытых дверей. Но даже так я слышу этот раздирающий душу крик. Крик не моего ребёнка. Чужого.

Моего больше нет.

Можно выкинуть те купленные в мимолётном порыве вещи. Чепчик, ползунки. Те розовые кусочки ткани, от которых умилялась, пока сердце сжималось от боли.

Чего боялась – то и получила.

Не будет ни присыпок, ни запаха салфеток, бархатной кожи. И возгласов: «Смотри, она сама держит головку!».

Проклятье! Как же я ненавижу эту грёбаную жизнь! За то, что даёт шанс, надежду, веру, а потом стирает всё одной секундой.

Хочется реветь, метать и крушить, лишь бы боль утихла. Стало легче.

Но в бессилии сжимаю ткань сорочки и кривлюсь, разрываясь в истерике. Падаю на кровать, отворачиваясь от врача, принёсшего плохие новости. Настолько отвратительные, что хочется сдохнуть. Но вместо этого тупо плачу.

Ненавижу сама себя.

За то, что не предохранялась.

За то, что связалась с Артуром.

За то, что лежу и ничего не могу сделать.

Смотрю вперёд, в одну точку, теряя счёт времени. Не знаю сколько, на цифры на часах не смотрю.

Но отмираю тогда, когда на спину опускается тёплая ладонь Беркута. Я узнаю её из тысячи ладоней. Крепкую, большую, слегка шероховатую. Пальцы заботливо гладят между лопаток. А Артур садится рядом. Я машинально привстаю, кидаюсь ему на шею.

Я ненавижу его всей душой, но он единственный, кто меня понимает. Тот, кто мне сейчас так нужен.

Сильнее прижимаюсь к нему, абсолютно не чувствуя ничего.

– Вам нельзя так резко вставать, – опять слышу голос женщины-врача. Зачем она здесь? Снова с плохими вестями? Что на этот раз? Пусть она уйдёт! Ничего не хочу больше слышать! – Пока побеспокойтесь о своём здоровье. Ему нужно прийти в норму. Повторное зачатие рекомендуется через полгода-год.