– Ой, – крикнула я, – ну прости, я пошутила неудачно! Неужели и правда отклеились в эфире?

– Нет, слава богу, – простонала Ольга, – до него мне гример целый час потом пыталась нормальный рот сделать, пока кто-то не предложил «Фейри» помыть.

– Помогло?

– Ага, краска сошла, кожа тоже, теперь очень больно, – жалобным голосом протянула Ольга, поднимаясь по лестнице.

Ступеньки скрипели, следом за женой шел Аркашка.

Полная раскаяния, я бросилась им навстречу:

– Зайчоночек, но ведь я не хотела, думала, как лучше!

– Я и не сержусь, – простонала Ольга, – просто обидно, я люблю тебя, а ты меня нет.

– Мусик, – подала голос Манюня, – вернись на второй этаж, ступеньки не выдержат троих.

– Вовсе мы не такие жирные, – отмахнулась я.

– Муся, шагай назад, а то…

Она не успела договорить. Раздался треск, вопли, перила выскользнули из моих пальцев, вслед за ними пропала и опора под ногами. Издав крик ужаса, я упала на что-то мягкое, копошащееся, теплое.

– Снап! Я тебя раздавила!

– …! – басом выпалила собака, и я поняла, что это не ротвейлер.

Снап не умеет говорить. Впрочем, если б даже умел, то не стал бы материться. Он очень интеллигентный пес; вот Банди, тот способен на хулиганские выходки, но он тоже не обладает даром речи, значит, я хлопнулась на полковника.

– Дегтярев, – с возмущением сказала я, – тут полно женщин, а ты ругаешься, да еще нецензурно. Неужели не стыдно?!

– Я?! – донесся совсем из другого конца комнаты голос Александра Михайловича. – Я матерюсь?

– Кто же тогда?

– Мусик, – пропищало существо, лежащее подо мной, – какая разница, у кого вылетело не то слово, по мне, так лучше выяснить, живы ли упавшие. Ау, Кеша, Зая, вы как?

И тут вспыхнул свет. Стоваттная лампочка ярко осветила место катастрофы. На полу лежали обломки того, что еще недавно было лестницей. Зайка сидела около трюмо и дрожащими руками ощупывала голову. Кеша, кряхтя, встал на ноги. Из спальни Дегтярева с откровенным ужасом в глазах выглядывали собаки. Морда Банди вся перемазана мороженым, а Снап от носа до ушей в геркулесовой каше. Александр Михайлович вжался в угол около моей комнаты, Ирка почему-то надела себе на голову пластиковую хлебницу.

– Муся, – попросила придавленная Машка, – сделай одолжение, встань, мне очень тяжело.

Я поднялась и с укоризной сказала:

– Я и предположить не могла, что ты знаешь столь нецензурные выражения.

– Ты о чем? – невинно захлопала глазами девочка. – Не врублюсь никак!

– Кто матерился, когда я на него упала, а?

– Не знаю, – пожала плечами Маня. – Может, попугай? Ну помнишь, как Яшка у дяди Миши ругался.

На меня совершенно некстати накатило воспоминание. Есть у нас друг Миша Канторович, не слишком удачливый режиссер. Он считает себя Питером Штайном, поэтому берется ставить только классику, причем в основном тяготеет к древнегреческим трагедиям. Каждый раз его спектакли оказываются провальными. Обычно на премьере бывает не больше десяти человек, в основном халявщиков, получивших бесплатные контрамарки и надеющихся на дармовой банкет после действа. Более трех представлений ни одно Мишкино «шоу» не выдерживает. Один раз с ним вообще произошел анекдотический случай. Увидав во время одного из спектаклей, что из зала уходят люди, Мишка вылетел в холл и поймал за рукав очередного беглеца.