Черри-Ли Честерфилд окружена печальными небрежными каракулями, ее информационный профиль напоминает рисунок ребенка: привлечение к суду за бродяжничество, нелепые долги, прерванная карьера медтехника «скорой помощи», шестого разряда, – и все это в обрамлении даты рождения и ГРЕХа.

Слик, или Слик Генри, – среди неГРЕХовных, но 3-Джейн, Континьюити, Бобби – все они щедро одаривали его своим вниманием. Для 3-Джейн он служит как бы фокусом второстепенного ассоциативного кода: в его последовательном ритуале конструирования роботов – реакции на вызванную уголовной химкоррекцией психическую травму – она видит собственные провалившиеся попытки изгнать призрак бесплодной мечты Тессье-Эшпулов. В коридорах памяти 3-Джейн Энджи нередко набредала на каморку, где манипулятор с паучьими лапами, перемешивая обломки краткой и вздорной истории «Блуждающего огонька», воплощает в шкатулки пронзительно печальные, горькие воспоминания – акт затянувшегося художественного коллажа. А у Бобби – воспоминания иные, они получены от художника, сумевшего добраться до вавилонской библиотеки 3-Джейн: это рассказ о медленном, печальном, почти ребяческом труде, воздвигающем на плоской равнине под названием Собачья Пустошь новые образы боли и памяти.

Внизу, в холодной темноте Фабрики, одна из кинетических скульптур Слика, управляемая подпрограммой Бобби, как раз сейчас отделяет левую руку от тела очередного наемника при помощи механизма, позаимствованного два года назад у комбайна китайского производства. Наемник, чье имя и ГРЕХ проплывают мимо Энджи цепочкой горячих серебристых пузырьков, умирает, прижавшись щекой к сапогу Пташки.

Только Бобби – единственный из всех людей в этой комнате – не представлен символами. И Бобби – это не отслужившее свой век тело, ремнями привязанное к носилкам, с подбородком, покрытым пленкой засохшей блевотины. Бобби – это даже не насмешливое, до боли знакомое лицо, глядящее на нее с монитора на верстаке Джентри. Может быть, Бобби – это массивный параллелепипед памяти, привинченный над носилками?

И вот, ступив на уходящие в бесконечность дюны грязного розового атласа под искусственным стальным небом, Энджи наконец-то свободна и от этой комнаты, и от всей ее информации.

Рядом с ней идет Бригитта, и нет никакого давления или пустоты ночи, никакого гудения потревоженного улья. Нет свечей. Континьюити тоже тут, представленный в виде самоходного завитка серебристой мишуры, который почему-то напоминает Энджи о Хилтоне Свифте на пляже в Малибу.

– Как ты себя чувствуешь? Лучше? – спрашивает Бригитта.

– Спасибо, намного.

– Я так и думала.

– Почему тут Континьюити?

– Потому что он твой двоюродный брат, созданный из биочипов «Мааса». Потому что он юн. Мы провожаем тебя на свадьбу.

– Но кто ты, Бригитта? Что ты есть на самом деле?

– Я – послание, которое приказали написать твоему отцу. Я – веве, которые он прочертил в твоей голове. – Бригитта придвигается ближе. – Будь поласковей с Континьюити. Он боится, что своей неуклюжестью заслужил твое недовольство.

Серебристая мишура бежит впереди них по атласным дюнам, чтобы возвестить о прибытии невесты.