Бедная, бедная Вера! Такую ношу в сердце носит.

Надежда Прохоровна покрутила головой. Убрала фотоальбом и снова села в кресло.

А правильно ли Вера думает, что вся любовь – дело прошлое? Что, если вспыхнул роман со старой силой?..

Могла ли тогда Катарина Гену убить?.. Ведь у завистников одна радость – как ближнему досадить. Что, если Гена, не зная о причинах сердечного приступа отца и о договоре свекрови и невестки, решил все брату доложить? Мол, ты тут весь такой богатый и хороший, а я зато жену твою увел.

Могла бы тогда Катя с испугу любовника убить? Молчать заставить?..

Ведь теряла – все. Вера Анатольевна тогда б молчать не стала. Разнесла бы голубков в пух и перья, возможно, и наследства бы Геннадия лишила.

Зачем тогда холеной Катьке не шибко богатый (по ее понятиям), лишенный наследства мужик?

Не нужен он ей. Она с Пашей как сыр в масле катается. Погуливает даже. Зачем ей Гена? Только как любовник – со скуки да всегда под рукой.

Но и Лена в этом случае получает мотив для убийства – ревность. Обиженная женщина на многое способна.

Способна. Но покушение на Веру, рассыпанные бусы совсем ее оправдывают. Елена больше всех от смерти свекрови потеряет. Она совсем перестанет контролировать неуправляемую падчерицу – та только бабушку-то и боится, – защищать ее будет некому, вылетит из уютного дома белым лебедем с одним чемоданом.

Так что нет. Убить своего мужика могла, навредить свекрови – категорическое нет! Одно с другим не вяжется. Ей Верочку, которая за несколько часов до того, как были бусы рассыпаны, насчет наследства намекнула, пуще глаза беречь надо!

Уснуть с первой же попытки Надежде Прохоровне не удалось. По приезде ей постелили в гостевой спальне второго этажа, куда вела узкая крутая деревянная лестница. Сегодня под этой лестницей навзрыд скулила белая болонка.

Весь день Таисия провела в поисках хозяйки – бродила на толстых кривоватых лапках по знакомым тропинкам, обнюхивала каждый куст, исследовала дом, соседское крыльцо.

Вечером подтащила Верину тапку к подстилке возле кресла, подгребла ее под брюхо и только так уснула.

Но ненадолго. Как только баба Надя ушла из комнаты, отправилась за ней. Сначала к удобствам – их, слава богу, починили! Изъяли из жерла унитаза тот самый красиво расписанный фломастером памперс пупса. (Верочка Анатольевна приказала домочадцам не ругать соседских девочек за шалость, а сделать разъяснение.) Потом баба Надя решила угомонить собачку, погладила за ушами сидя в кресле, усыпила.

Таисия вроде бы захрапела.

Но как только Надежда Прохоровна поднялась в спальню, по первому этажу зацокали неугомонные собачьи когти.

Таисия рыдала. Запрокидывала вверх лобастую голову, сидела под невозможно крутой лестницей и объясняла всему миру, как тяжело живется покинутым пожилым собакам.

Мир в лице Надежда Прохоровны сжалился. (Или устал слушать совершенно человеческие всхлипы, несущиеся из собачьего горла.) Баба Надя спустилась вниз, прихватила тапку Веры Анатольевны – положила ее на тюфячок возле хозяйской кровати, – сама улеглась поверх шелкового покрывала, накрылась пледом.