Сэра глядела на меня укоризненными отрезвевшими глазами и повторяла:
— Эдвард, а не стыдно тебе? А тебе не стыдно?
Мне было стыдно, но я решил ее наказать.
Через несколько дней после этой истории я получил письмо в официальном конверте Метрополитен-музея, она работает теперь там фотографом. Письмо очень примечательное, и, очевидно, Сэра действительно меня любила, таким злым было ее прощальное ко мне письмо:
«Ты большой, зияющий, пустой нуль. Ты — синоним постоянного неудачника. Ты неудачник в дружбе, неудачник в любви, и ничто иное, как обманывающийся дурак, в том, что касается твоей карьеры. Ты несчастен во всем, что ты делаешь, потому что ты сконцентрированная на себе, поверхностная, нечувствительная личность.
Настоящая причина, почему твоя книга не идет в Соединенных Штатах, не имеет ничего общего с ее будто бы контровершиал темой. Причина, по которой никто не коснется твоей книги здесь, та, что Соединенные Штаты имеют куда более высокие стандарты для литературы, и твоя книга просто недостаточно хороша. Кэрол (ее страшная, как смерть, серого цвета подруга, работающая шестеркой в издательстве) на самом деле сказала мне, что твоя книга самоснисходительная и скучная и что она даже не могла и подумать о том, чтобы показать книгу издателю.
В конце концов твои идеи лежат только на поверхности и значат очень немного. Ты ничто иное, как претенциозный идиот.
Я сомневаюсь, что ты имеешь даже одного друга в этом мире, которому ты можешь показать это письмо. Ни одного, чтобы посмеяться, как глупо все это.
Живи и путешествуй с одной работы слуги на другую работу слуги, разглагольствуя свои клише.
Никто не будет как-либо затронут тем, что ты делаешь.
Ты ребенок с огромным «Я». Ты мастурбируешь свою дорогу через жизнь».
Подписи не было.
глава шестая
Я расстался с Дженни очень неожиданно для меня, хотя именно в такой ситуации, в которой хотел всегда расстаться, — она вдруг нашла себе парня, почти сразу же забеременела от него и уехала к нему в другой город, в Лос-Анджелес. Ее Бог дал ей бэби и поместил ее на приличествующее ей место в жизни, со мной она явно нарушала Божий и земной порядок.
После того как теперь Линда познакомилась с моей бывшей женой Еленой, она сказала мне: «Эдвард, я никак не могу понять, что общего между Дженни и Еленой. Елена — шикарная женщина, а Дженни была почти крестьянка. Пейзант». Я объяснил Линде, что Елена была женой русского поэта Эдуарда Лимонова, а Дженни полтора года была герл-френд другого человека — бедного вэлферщика и безработного, обитателя синглрум окупейшан отелей — нью-йоркца Эдварда.
Дженни поступила правильно, что ушла, или природа поступила правильно. Наши с ней отношения ничего нового ей не приносили, и хотя мы опять стали делать любовь, иной раз она была безразлична к моему члену, иногда очень редко счастлива, сексуально мы были несовместимы никак. Время от времени Дженни заговаривала о женитьбе, но я говорил, стараясь выглядеть грустным, что у нас нет пока денег для создания семьи, и она на время затихала, соглашалась.
Я не знаю, подозревала ли она, что у меня есть любовные отношения с другими женщинами, или считала, что я довольствуюсь ее скромной диетой, не знаю. Несколько раз, я помню, Дженни находила у меня в ванной женские вещи — часики, ожерелье, кольцо, и много раз обнаруживала женские шпильки на полу моей спальни. Но она предпочитала верить моим объяснениям, когда я говорил, что у меня оставался ночевать тот или иной из моих приятелей с девушкой, или другую, не всегда ловкую, ложь сочинял, а может быть, Дженни разумно не желала поднимать шума. Я все же думаю, что она не подозревала, какую бурную сексуальную жизнь я вел, а ведь у меня даже была зеленая книжка, в которую я записывал, чтобы не перепугать, свои любовные свидания. Порой у меня бывало две, а то и три разных девушки в день, и я своим донжуанством гордился, как подросток.