После обеда я решил во имя Дженни стать общительным. И потому, когда мне предложили поехать посмотреть бейсбольную игру двух детских команд, за одну из них играл одиннадцатилетний Кэвин, я сказал, что я мечтаю посмотреть настоящую бейсбольную игру, умираю, как хочу.
Мы загрузились в две машины — большую отцовскую и маленькую синюю — Роберта, и покатили. На переднее сиденье рядом с отцом по праву сел серьезный, жующий жвачку маленький Кэвин. Он нервничал, но по-взрослому жевал свой чуингам, делал вид, что он tough man — крутой мужик.
На месте будущего происшествия было уже немало запаркованных автомобилей и немало деревянных скамей уже было занято. Мы уселись все — весь клан Джаксонов, живущий в Вирджинии, более десяти человек, и я — повыше и поудобней, как бы в центре четвертькругового амфитеатра, оцепляющего главный действующий кусок бейсбольного поля, от поля нас отделяла высокая решетка, и приготовились болеть за нашего Кэвина. И началось…
Я думал, что буду страдать от скуки, и уже приготовился к жертве. Не тут-то было — страдать было некогда. Уже через несколько минут отдельная личность Эдуард Лимонов обнаружил себя втянутым в водоворот местных страстей. «Наши», команда Кэвина называлась «Желтые носки», играли с «Тиграми», и это был финал, господа! Потому явились все родственники «Желтых носков» и все родственники «Тигров», и еще плюс все их друзья и знакомые, плюс те, кому была дорога честь городка и честь школы, и кому было просто любопытно, и все местные жители, только потому, что развлечений у них не так много в их местности, и местные хулиганы, и местные интеллигенты, и… Все взгромоздились на лавки — с банками пива, кока-колы и содовой, с сигаретами в зубах — и приготовились к действу. Внизу, под лавками, бродили совсем маленькие дети, приготовившиеся собирать перелетевшие через ограду мячи, если они будут.
Дети в одиннадцать, двенадцать и тринадцать лет необычайно разнятся друг от друга в размерах и формах. В одной и той же команде были гиганты и карлики, мужчины и бэби. Все они по очереди выходили с палкой и отбивали мяч, брошенный лучшим вражеским налетчиком, и, когда они промахивались и не отбивали мяч, толпа возмущенно ревела и свистела, когда отбивали, и удачно, и отбивший счастливец бросал свою палку и мчался вокруг поля, толпа тоже ревела и свистела. Я же всю игру боялся за вратаря, которому, я ожидал, обязательно кто-нибудь из этих детишек врежет палкой в глаз или вышибет мозги — палка была крепкая, — но детки оказались на высоте и не повредили своего вратаря.
Толстая блондинка с оголенными загорелыми плечами, лямки лифчика и розовой нижней рубашки врезались в пышную плоть, орала своему сыну — маленькому блондинчику, остриженному в скобку под Иванушку-дурачка из русских сказок: «Бобби, би агрессив! Бобби, би агрессив!» И Бобби был, насколько ему позволял рост и физическая сила, свой мяч он отбил удачно и помчался по полю, а мамаша его упоенно вцепилась в сетку изгороди: «Бобби-и-и-и!»
Я посмотрел на клан Джаксонов: папа Генри на дальнем конце скамейки что-то орал и ударял себя руками по коленям, Дэби, засунув два пальца в рот, свистела, даже обычно меланхоличная Бэтси тоже кричала, но слов за общим шумом было не разобрать. Когда же вышел наш Кэвин, мы все бешено зааплодировали, я тоже, и заорали: «Кэвин!», как бы ободряя нашего человека на поле, и я вдруг к удивлению своему обнаружил, что ору «Кэвин!» вместе со всеми. Наш человек был не хуже Бобби, лучше, недаром Роберт бросал ему мячи до обеда несколько часов подряд, тренировал его — он был в хорошей форме — наш человек на поле, и он отбил свой мяч блестяще, и все мы опять заорали, не помню что, и засвистели, и я в восторге хлопнул Дженни рукой по плечу, и еще что-то орал вместе со всеми, и мы аплодировали нашему Кэвину, пока он бежал по периметру поля.