Боб, или Джон, или Моисей читал книгу и говорил, поскребывая в затылке: «О'кей, Эд, я думаю, эта книга может нам что-то принести, кой-какие деньги. Конечно, это риск, ну да ладно, рискнем…» — Такие были солнечные времена.

Я знал еще недавно в России немало людей, готовых отсидеть в тюрьме по нескольку лет, лишь бы их книги были напечатаны. Многие ради этого лезли в социальную борьбу, в оппозицию правительству. Вы считаете, это нормальная ситуация? «И во всех решительно областях жизни такие воздвигнуты преграды на пути личности, — думает слуга, — и это и есть ежедневные убийства, которым подвергает нас цивилизация…»

Что хорошо в физической работе — что она дает возможность время от времени параллельно предаваться своим мыслям. Я заказал по телефону lumb-chops.

— Хорошо, Эдвард, — сказал один из братьев Оттоманелли, — будут тебе твои lumb-chops. Но, может быть, ты хочешь взять вырезку? Сегодня есть отличная свежая вырезка.

— Нет, благодарю, — сказал я, — мы консервативны. Босс хочет баранины.

— О'кей! — засмеялся брат Оттоманелли. Я потратил следующие минут пятнадцать на то, чтобы выцарапать из Линды чек. Она все время закатывалась, как шар в лузу, в очередной телефонный разговор, половина из разговоров были совершенно бессмысленны, я же сидел в лакированном китайском кресле рядом с ее секретарским столом и брезгливо ждал. Линда хуй прервет телефонный разговор, чтобы выписать мне чек.

— Сколько тебе нужно? — наконец спрашивает она подозрительно.

— Дай мне 150,— говорит хаузкипер.

— Зачем тебе так много — 150? Стивен завтра уезжает. На один ланч ты собираешься истратить 150? Ты же не платишь за мясо, Эдвард. Возьми 100,— говорит Линда…

— А ты, дорогая, не будешь есть ничего ни завтра, ни послезавтра? Не хочешь иметь ланч? — ехидным голосом спрашиваю я ее.

Она дает мне 150. Боссовский цербер эта Линда.

Я засовываю чек в карман и не спеша уебываю в банк. Когда находишься возле денег, трешься возле них все время, появляется большая уверенность в себе и некая неспешность. Я всегда боялся банков, чувствовал себя в них робким прохожим до того времени, как стал работать на Стивена. Сейчас я обнаглел. Я например, очень разозлился, когда новый, не знающий меня в лицо банковский служащий попросил меня как-то расписаться на обороте чека, чек был, кажется, на полторы тысячи долларов, для Стивена, он брал cash в очередное путешествие. Я брезгливо сказал банковскому рабу, расписываясь: «Послушай, ты, я прихожу сюда минимум два раза в неделю, а то и чаще, и никто никогда не просил меня расписываться». Ибо чек несет на себе гордое имя мистера Грэя. Но этого я рабу уже не сказал. Подумал.

Зеленные лавки в нашем прекрасном городе дьявола держат почему-то корейцы, так же, как в Москве все чистильщики обуви были айсоры, ассирийцы. Корейская девушка с плоским интеллигентным лицом всегда приветствует меня улыбкой, я постоянный покупатель. Я выбираю мой вечный романский салат, аспарагус, вообще что душе угодно, и так же не торопясь, сунув одну руку в карман, уебываю домой. По дороге я заворачиваю к пухлому Майклу в магазинчик «Mad for cheese» за сыром и хлебом, таким свежим, что Линда каждый день удивляется этому хлебу уже год и лопает его, как будто она mad for bread. Я иду домой очень не спеша, еще рано, и сегодня день, который мне нравится. Я вообще люблю осень, осенью я к себе прислушиваюсь с особым вниманием, все мне осенью яснее и понятнее, просторнее.