— Ты не плохая. Это неправда.

— Я делала ужасные вещи, — сухо сказала она. — Соломон, я продала наркотики одной девушке, которая умерла от передозировки. Я воровала деньги у многих мужчин. Я наговорила так много лжи.

Соломон ничего не сказал.

— Я заслуживаю то, что со мной случилось.

— Нет. Это вирус. Все болеют.

Соломон погладил ее лоб и поцеловал.

— Все в порядке, Соломон. У меня было время подумать о моей глупой жизни.

— Хана…

— Я знаю, Соломон. Не горюй, ладно?

Она притворилась, что делает официальный поклон и подобрала угол одеяла, как будто держала подол юбки во время реверанса. Она даже теперь чуть-чуть флиртовала. Он хотел запомнить эту маленькую деталь навсегда.

— Иди домой, Соломон.

— Ладно, — сказал он. Больше он ее не видел.

Токио, 1989 год

— Он мне никогда не нравился, — сказала Фиби. — Слишком гладкий.

— Ну, я, очевидно, идиот, потому что я этого не понял, — сказал Соломон. — И как тебе удалось получить столь ясное впечатление от Кадзу за малое время наблюдения? Вы общались около двух минут, когда мы столкнулись с ним в Митсукоси. И ты никогда не упоминала об этом раньше.

Соломон не знал, какой будет реакция Фиби, но удивился, что она пришла в восторг от новости. Она сидела у окна, обхватив руками колени.

— Мне он действительно нравился, — сказал он.

— Соломон, этот человек тебя использовал. Он мудак.

— Теперь я чувствую себя намного лучше.

— Я на твоей стороне.

Фиби не хотела, чтобы он подумал, что ей стало жалко его. Ее старшая сестра говорила, что мужчин оскорбляет жалость, они хотят сочувствия и восхищения — довольно трудная комбинация.

— Он был фальшивым. Он говорил с тобой, как будто ты его мальчик, подопечный. Я ненавижу это дерьмо. — Фиби закатила глаза.

Соломон был ошеломлен. Ей удалось сделать такое заключение из мимолетной встречи в фуд-корте универмага Митсукоси?

— Тебе он не понравился, потому что он японец.

— Не злись на меня. Не то чтобы я не доверяла японцам, но уж точно не готова доверять им полностью и безоговорочно. Ты скажешь, что я начиталась о Тихоокеанской войне. Я знаю, это немного отдает расизмом…

— Немного? Японцы тоже пострадали. А как же Нагасаки? Хиросима? А лагеря интернированных в Америке, они были созданы для японцев, американских немцев никто не трогал. Как ты объяснишь это?

— Соломон, я здесь достаточно долго. Можем ли мы вернуться домой? Ты можешь найти дюжину потрясающих рабочих мест в Нью-Йорке. Ты отличный специалист, ты знаешь много языков…

— У меня нет рабочей визы.

— Есть разные способы получить гражданство. — Она улыбнулась.

Семья Соломона постоянно намекала на свадьбу. Голова Соломона лежала неподвижно на спинке кресла. Фиби видела, что он смотрел в потолок. Она встала и подошла к шкафу, открыла дверцы и достала чемодан. Колеса громко прокатились по деревянному полу, и Соломон повернулся.

— Эй, что ты делаешь?

— Я еду домой, — сказала она.

— Не надо так.

— Я начинаю думать, что совершила ошибку, когда приехала сюда с тобой, и ты не стоишь того.

— Почему ты так говоришь?

Соломон встал и сделал шаг вперед. Фиби потащила чемодан в спальню и тихо закрыла за собой дверь. Что он мог сказать? Он не женится на ней. Он понял это, как только они приземлились в аэропорту Нарита. Ее уверенность и самообладание загипнотизировали его в колледже. Ее уравновешенность казалась такой важной в Штатах, но в Токио вдруг предстала отчужденностью и высокомерием.