Всю жизнь Исэк был слабым, туберкулез стал лишь одной из многих болезней, которые он перенес. Его родители и врачи не хотели, чтобы он ехал в Осаку; только его брат Ёсоп думал, что для него так будет лучше, поскольку в Осаке теплее, чем в Пхеньяне, и потому, что Ёсоп знал: Исэк не хочет, чтобы его считали инвалидом, а большую часть жизни с ним обращались именно так.

— Я должен вернуться домой, — сказал Исэк, не открывая глаз.

— Вы умрете в поезде. Сначала вам станет хуже, и только потом появится надежда на улучшение. Вы можете сидеть? — спросила Чанджин.

Исэк приподнялся и прислонился к холодной стене. Он почувствовал, как устал в пути, ему казалось, что медведь навалился на него. Он с трудом перевел дыхание и повернулся к стене, чтобы откашляться. На стене остались пятна крови.

— Вы останетесь здесь, пока не поправитесь, — сказала Чанджин.

Они с Сонджей переглянулись. Они не заболели, когда Хуни заразился туберкулезом, но девочки с этой опасностью еще не сталкивались, да и постояльцев следовало как-то защитить. Чанджин посмотрела ему прямо в лицо.

— Вы сможете дойти до задней комнаты? Нам придется отделить вас от других жильцов.

Исэк попытался встать, но не смог. Чанджин кивнула. Она велела Тукхи сходить за аптекарем, а Пукхи — вернуться на кухню и заняться приготовлением ужина для постояльцев.

Чанджин заставила его лечь на постель, а потом медленно потащила прямо на матрасе по направлению к кладовке, так же, как передвигала мужа три года назад.

Исэк пробормотал:

— Я не хотел причинить вам вред.

Молодой человек мысленно проклинал себя за желание увидеть мир, покинуть дом, за то, что был достаточно самоуверен, чтобы отправиться в Осаку, хотя понимал, что едва ли сумеет выздороветь. Если он заразит кого-то из людей, с которыми поневоле вступил в контакт, их смерть будет на его совести. Если он должен умереть, он надеялся сделать это быстро и не увлечь за собой невинных.

Июнь 1932 года

В начале лета, менее чем за шесть месяцев до того, как молодой пастор прибыл в пансион, Сонджа познакомилась с новым рыбным брокером Ко Хансо.

В утренние часы, когда Сонджа шла на рынок за продуктами, с моря дул прохладный ветер. Так было с тех пор, как младенцем, привязанная к спине матери, она впервые отправлялась на рынок под открытым небом в Нампходоне, и затем, маленькой девочкой, взяв за руку отца, брела туда почти час из-за его кривой ноги. Прогулка с ним была приятнее, чем с матерью, потому что все в деревне тепло приветствовали ее отца. Деформированный рот Хуни и его неловкие шаги, казалось, исчезали, когда соседи начинали расспрашивать его о семье, пансионе, постояльцах. Хуни говорил мало, но многие искали спокойного одобрения и вдумчивого взгляда его честных глаз.

После смерти Хуни обязанность закупать продукты на рынке легла на плечи Сонджи. Ее маршрут не отличался от того, которому ее научили мать и отец: сначала свежие продукты, затем суповые кости от мясника, затем к прилавкам, где почтенные матроны сидели на корточках рядом с заполненными специями сосудами, в которых сверкали чешуей рыбы-сабли и пухлые морские окуни, пойманные несколько часов назад, выложенные на кусках брезента. Обширный рынок морепродуктов — один из крупнейших в Корее — тянулся через скалистый пляж, покрытый галькой и обломками камня, и торговки громко зазывали клиентов. Сонджа покупала морские водоросли у жены угольщика, у которой был самый качественный товар. Именно эта торговка первой заметила, что новый рыбный брокер уставился на девочку из пансиона.