Теоретически нам выделялось полных восемь часов для сна ночью и ещё полтора часа свободного времени вечером. Но на деле ночные часы безжалостно расходовались на бесконечные тревоги, службу в патруле, марш-броски и прочие штуки. Вечером же, в свободное время, часто заставляли по «спешной необходимости» заниматься какой-нибудь ерундой: чисткой обуви, стиркой, не говоря уже об уйме других дел, связанных с амуницией, заданиями сержантов и так далее.
Но всё же иногда после ужина можно было написать письмо, побездельничать, поболтать с друзьями, обсудить с ними бесконечное число умственных и моральных недостатков сержантов. Самыми задушевными были разговоры о женщинах (хотя нас всячески старались убедить, и мы, кажется, уже начинали верить, что таких существ в действительности не существует, что они — миф, созданный воспламенённым воображением. Один паренёк, правда, пытался утверждать, что видел девушку у здания штаба, но был немедленно обвинён в хвастовстве и лжесвидетельстве).
Ещё можно было поиграть в карты. Однако я оказался слишком азартен для этого дела, был несколько раз тяжело за это наказан, а потому бросил играть и с тех пор ни разу не прикасался к картам.
А уж если мы действительно имели в своём распоряжении минут двадцать, то можно было поспать. Это был наилучший выбор: доспать нам не давали никогда.
Из моего рассказа может сложиться впечатление, что лагерные порядки были суровее, чем необходимо. Это не совсем так. Всё в лагере было направлено на то, чтобы сделать нашу жизнь насколько возможно тяжёлой. И делалось это сознательно. У каждого из нас складывалось твёрдое убеждение, что в лагере тон всему задают явно посредственные люди, садисты, получающие удовольствие от возможности властвовать над нами.
Но это было не так. Всё было слишком тщательно спланировано и рассчитано слишком умно, чтобы допустить жестокость только ради самой жестокости, Всё было организовано, как в операционной палате, и осуществлялось такими же безжалостными средствами, какие использует хирург. Я мог бы, конечно, сказать, что некоторым инструкторам лагерные порядки нравились, но было ли это так на сто процентов, утверждать не берусь. По крайней мере, теперь я знаю, что при подборе инструкторов офицеры-психологи стараются избежать малейшей ошибки. Подбирались прежде всего профессионалы, способные создать жёсткую испытательную атмосферу для новобранцев. Садист, как правило, слишком туп и эмоционально несвободен в подобной ситуации.
Поэтому от подобных забав он быстро бы устал, отвалился и в конечном счёте не смог бы эффективно вести подготовку.
И всё-таки стервецы среди них водились. Хотя надо признать, что и среди хирургов (и не самых плохих) есть такие, которым доставляет удовольствие резать и пускать кровь.
А это и была хирургия. Её непосредственная цель — прежде всего отсев тех новобранцев, которые слишком изнеженны, слишком инфантильны для Мобильной Пехоты.
Вся наша компания за шесть недель сократилась до размеров взвода.
Некоторые выбывали спокойно, им предоставлялся выбор мест в небоевых службах — по предпочтению. Других увольняли с жестокими резолюциями: «уволен за плохое поведение», «неудовлетворительная подготовка», «плохое здоровье»… Некоторые не выдерживали и уходили сами, громко проклиная всё на свете, навсегда расставаясь с мечтой о получении привилегий. Многие, особенно люди в возрасте, как ни старались, не могли выдержать физических нагрузок. Помню одного — забавного старикашку по фамилии Карузерс (старикашкой он казался нам, на самом деле ему было тридцать пять). Его уносили на носилках, а он всё орал, что это несправедливо и что он скоро обязательно вернётся.