— Не преувеличивай, — спорю я, но не очень активно. — Знали только близкие люди.

Звонок в дверь прерывает наш разговор. Я демонстративно отворачиваюсь к окну: я никого не жду, никому открывать не планирую. А Филипп после третьего звонка не выдерживает.

— Пойду открою, — говорит, поднимаясь.

— А если это Валера?

— Дам ему в морду. Фингалом ее, конечно, вряд ли испортишь, но хоть какая-то метка. А потом как захочешь — или впущу, или нет.

— Не надо его впускать! И вообще-то он был сегодня у нотариальной конторы. Ты что, его не заметил?

— Это надо было выходить из машины. А если сам пришел — значит, на фингале настаивает.

Я слышу, как Филипп с кем-то переговаривается. Голос мужской, приглушенный. Валера? Все-таки он?

Вскоре Филипп возвращается. Один. С какой-то коробочкой в упаковке.

— Курьер?

— Мне кажется или я слышу разочарование?

Конечно, кажется. А чтобы меньше казалось, я поворачиваюсь к окну.

— Завтра же вышлю ему следом за чемоданами.

— Как хочешь.

Услышав какой-то треск, оборачиваюсь и бросаюсь к Филиппу. А он уже ножом ловко вспорол упаковку.

— Завтра вернешь, — говорит примирительно. — А сегодня мы посмотрим, от чего ты отказываешься. Поверь, так ему будет только больнее.

Логика в этом есть. Ну или думать так помогает вино, но мы выуживаем на свет продолговатый футляр. Открываем его. Браслет — массивный, с красивыми изумрудами.

— Ого! — присвистывает Филипп. — Кажется, я уже нашел того, от кого готов принять золотишко!

Радуется он, правда, недолго. Переводит взгляд на меня, смотрит на браслет и дает совсем другой комментарий:

— Да не, не подходит. Камней пожалел!

— Посмотрю, что ты подаришь жене.

Он хмыкает. Закрыв футляр, кладет его на верх холодильника, но я, чтобы не забыть, забираю в сумочку. Завтра отправлю с курьером. Похоже, в этом месяце у них будет перевыполнен план.

— Мне торопиться некуда, — говорит Филипп, когда мы снова сидим за вином. — Вот будет, как тебе, тридцать три…

Да, в отличие от меня, ему повезло. Во-первых, он младше, ему двадцать семь. А во-вторых, мужчинам по умолчанию дают куда больший срок для свободы. Это на женщин окружение давит.

«Тебе уже тридцать…», «Тебе уже тридцать один…», «Тебе уже тридцать два»… Подозреваю, меня ждет новая мантра: «Тебе уже тридцать три! Что же делать?!»

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы долго сидим, о чем-то болтаем, молчим. Я даже верю, что все — справилась, вычеркнула, стерла, забыла. А когда захожу в нашу комнату, душу берет в тиски такая тоска, что хочется свернуться в клубок.

Тишина. Тишина больше всего раздражает. Обычно она разбавлялась шагами Валеры, его дыханием, его голосом, шелестом, когда он читает. Кровать кажется огромной, пустой, я лежу на ней в позе звезды и бездумно смотрю в потолок.

Переворачиваюсь на бок — взгляд падает на обои. Мы выбирали их вместе. Чтобы оттенок теплый, чтобы глаза отдыхали, чтобы в комнате нравилось.

Услышав шорох, оглядываюсь. Ириска с интересом рассматривает интерьер — да и пусть. Поднявшись, выпускаю ее из клетки — и правда, чего сидеть? Она осторожно делает шаги, бережет лапки, постоянно принюхивается, а потом подходит к стене и начинает водить по ней носиком.