Кирюха нашёптывал какие-то слова этому кусочку, о чём-то просил его, грозил и уговаривал. Он натурально магичил, но как-то по-своему, и то, что он делал это в самом сердце мятежного монастыря, нисколько ему не мешало. Наконец что-то щёлкнуло, кусочек сахара засветился бледно-зелёным светом, и трюмный одним прыжком взвился ко мне на колени и ловко всунул лекарство в мою судорожно прижатую к груди голову.

Я чуть было не проглотил его на вздохе, потом он едва не выпал из моего открытого рта, но Кирюха придерживал его и лапками, и своей магией, и постепенно лекарство начало действовать. Жуткая горечь, которую я только сейчас начал замечать, ушла в сторону, заменившись запредельной сладостью, и я вцепился в кусок плотного и гладкого сахара зубами как собака в кость. Я судорожно заелозил по нему языком, пытался его разгрызть, пыхтел и причмокивал, с бесконечным облегчением чувствуя, как боль не то чтобы уходит, а просто становится терпимой.

Домовёнок с отчаянием и страхом смотрел на меня, что-то приговаривая и колдуя по-своему, а я начал уже осознанно дышать и смог хоть немного прийти в себя. Сглотнув сладкую и приносящую облегчение слюну, наконец осмысленно огляделся по сторонам и кивнул Кирюхе на свои связанные руки и ноги.

— Сейчас, сейчас! — засуетился домовой, дёргая узлы и потихоньку ослабляя верёвки. Потом, сдирая кожу на кистях, я вырвал руки из петель и, свободно согнувшись, со стоном наконец-то прижал их к своему правому боку.

— Магией, магией! — суетился вокруг моих ног Кирюха, снимая путы. — Тут можно, тут подвал! Он древний!

— Какой еще магией, — прохрипел я с досадой на него, отвлекал же, с невиданным облегчением прикрывая глаза. Боль стала похожа на сильную зубную, и я радовался ей. — Ошейник же.

— Так сними! — на мгновение замер передо мной Кирюха, удивлённо и с усиливающейся тревогой заглядывая мне в лицо. — Там застёжка! Простая! Щёлк — и готово! Ты что? Я не могу — ты можешь!

Мысленно плюнув на себя за недогадливость, дрожащей рукой я полез к ошейнику, попытавшись найти, где он там расстёгивается, и не смог. И пальцы были деревянными, и шея, и боль от движения усилилась, заставив замереть на полдороге.

— Левее, левее! — кинулся командовать трюмный, — ещё чуть, ещё, вот-вот-вот! Держи там! Пимпочку, пимпочку нажимай! Сбоку она!

Не ощущая никакой пимпочки, я нажал всеми пальцами по очереди, и вот на большом неведомый механизм сработал. Звонко щёлкнул замок, и ошейник повис на моей шее холодной дохлой змеёй. Я сумел зажать один его конец в кулаке, рука бессильно упала к моим ногам и сдёрнула его за собой, уронив на пол.

Подскочивший к нему Кирюха отважно отбросил его подальше в угол мотком веревки, которую он снял с моих ног и уже хозяйственно смотал в небольшую бухточку.

Дышать сразу стало легче, я закрыл глаза и на вдохе со всей силой, с какой только мог, потянулся к своей родной зелёной магии. Мир замер, почувствовав мою боль, а потом как будто кинулся забирать её у меня, вытягивая вовне и куда-то вниз. Сверху надо мной словно бы висела туманная сеть-заглушка из тех самых амулетов, да новопостроенные церковные стены давили магию, а вот подвал этот и всё, что находилось ниже его, всё это мне откликалось, было родным и до ужаса знакомым.