Гулял… нет, с такой скоростью не гуляют… тем более — не бродят… В общем, быстро ходил по центру между кирпичных домиков и церквушек. У нас вообще старый город. Немцы его взяли с ходу, а потом наши без боя освободили, поэтому очень много домиков уцелело прошлого (то есть уже позапрошлого) века. Кое-что заштукатурили и покрасили, но остались и такие, у которых кирпичи наружу торчат, как ребра у очень худого человека. Кирпичи древние, но крепкие, не оранжевые, как теперь делают, а коричневые. И шершавые. По ним рукой ведешь — и понемногу успокаиваешься.

Долго я так бродил, поглаживая кирпичи, мандраж почти уже весь выходил. И вдруг увидел человека, которого ну никак не ожидал тут встретить. Или, по крайней мере, не в таком виде.

Передо мной стоял Женька Архипов. Постаревший, с седой щетиной, весь морщинами покрыт, словно его жевали да выплюнули. И старое зимнее пальто — серое, все в коричневых подтеках. Но все-таки я сразу его узнал.

А он меня, кажется, нет.

— Женька? — спросил я не своим голосом. — Архипов? Ты?

Он поднял мутные глаза и уставился на меня. По-моему, он мало что соображал. Я уже решил, что обознался, как вдруг он ответил:

— Я.

Мне стало нехорошо. Наверное, потому, что от него несло чем-то кислым и противным.

— Ты как…тут оказался?

Женька посмотрел на кирпичную стену и удивленно пожал плечами.

— Это я, — объяснил я. — Витя Шевченко. Помнишь?

Он подумал и кивнул:

— Витя. Помню.

— А ты… Тебя все-таки исключили из пионеров?

Женька вдруг всхлипнул и вытер нос рукавом.

— Выперли! — сказал он сквозь слезы. — Из пионеров! И покатилась моя жизнь по наклонной! И Ленка меня тоже… выперла! Кому я такой нужен?

Мне захотелось провалиться сквозь тротуар. Женька Архипыч, надежда школы и умница, Женька, которого не смогла согнуть даже Васса, стоял и ревел, как девчонка. Он даже раскачиваться немного стал.

— Прости, — сказал я. — Это из-за меня… Я тогда струсил…

Женька тихонько плакал, казалось, не слушая меня. Не зная, что делать, я пролепетал:

— Я могу что-то для тебя?… Чем-нибудь помочь?

Он перестал плакать так же резко, как и начал.

— Мне бы денег, — невнятно сказал он. — На лечение.

— Конечно! — я очень обрадовался, что могу хоть как-то загладить вину, и торопливо начал шарить по карманам. — А чем ты болеешь?

— Тунеядством он болеет! — неожиданно раздался за моей спиной резкий голос.

Женька от него сразу съежился, а я обернулся посмотреть, кто это такой наглый. Сейчас я был готов за своего друга с кем угодно сражаться…

…С кем угодно, кроме милиционера. Выглядел он непривычно: серая кепка, свободная куртка и штаны, дубинка и наручники на боку, погоны странные — но это был явно милиционер. И он явно не одобрял моего общения с Женькой. Даже, кажется, собирался его арестовать.

— Это Женька! — объяснил я. — Архипов! Он болен.

— Не Женька он, — возразил милиционер, — а Васька. И не Архипов, а Карпович. Тунеядец и бомж!

Я внимательно посмотрел на оборванца. Действительно, какой Женька? Похож немного, а так… Чего это я вдруг?

— Не тунеядец, — неубедительно возмутился Васька, — а временно не работающий!