Еще ребенком Гай научился структурировать свою жизнь и чувства и продолжил заниматься этим в зрелом возрасте. Как актер, он играл каждую роль в соответствии с требованиями, но при этом он оставался Янусом. Для близких друзей и, в первую очередь, женщин он был добрым, преданным, бодрящим, хорошим собеседником, умным и очаровательным. Мириам Ротшильд писала: «У него слегка выдавались вперед верхние зубы – как у младенца, привыкшего сосать палец, – что делало его моложе и привлекательнее. И он всегда был в приподнятом настроении – как девочка-школьница»[1058].

А Стенли Кристоферсон из школы Локерс-Парк вспоминал: «Он не был тем мальчиком, с которым я хотел бы дружить. С ним было что-то не так». И тридцатью годами позже находились те, кого он отталкивал. Маргарет Ансти, его коллега по Форин Офис, считала его «в высшей степени неприятным субъектом. Он всегда был засаленным и грязным. И постоянно грязно шутил»[1059].

Брайан Сьюэлл, которому было восемнадцать, когда он встретился с Бёрджессом, вспоминал: «У него были пятна от яиц на галстуке, несвежее дыхание и беспокойные руки; возможно, мне бы понравились такие руки у парня моего возраста, но только не его, тем более с учетом запахов – даже клубничные коктейли, которые он мне покупал, не могли это компенсировать»[1060]. Джон Уотерлоу был краток: «Не думаю, что в Бёрджессе была настоящая теплота»[1061].

Гарольд Николсон видел все стороны характера Бёрджесса и его противоречивую натуру. «Он публично объявил о своих симпатиях к коммунизму и, одновременно, всем сердцем ненавидел русских. …Когда Бёрджесс бывал трезв, он был очаровательным, веселым и интересным собеседником. Напившись, он нес чепуху. Он был добрым человеком, и, несмотря на слабости, не думаю, что он мог совершить что-то по-настоящему бесчестное или злое. Но он был очень импульсивным»[1062].

Своих не предают. Все, конечно, относительно, но Бёрджесс никогда и нигде не был своим. Он всегда и везде был посторонним. В школе Локерс-Парк другие итонцы были более выдающимися, в Итоне его не любили, в Кембридже другие итонцы не желали иметь с ним ничего общего, в Форин Офис к нему относились без должной, по его мнению, серьезности. Мелкие случаи пренебрежения привели к большому недовольству, и предательство было отличной местью. Шпионаж был всего лишь еще одним инструментом в его социальном мятеже, очередным способом самоутверждения.

Гомосексуальность могла усилить его отчуждение, однако, странным образом, этого не произошло. Он этого не стыдился. Роберт Сесил, знавший Бёрджесса, писал: «Он не имел особого желания изменить закон о гомосексуализме. Пока он им пренебрегал, связанный с этим риск добавлял острых ощущений его деяниям»[1063]. Именно жажда острых ощущений привела Бёрджесса сначала к коммунизму, а потом и к шпионажу, который, как написала одна газета, был «бунтарским жестом, вызванным стремлением к интеллектуальному подъему, дающим выход авантюризму и любви к озорству»[1064].

Шпионы должны быть хорошими лжецами и даже фантазерами – в первую очередь для самозащиты, – но для Бёрджесса обман стал частью жизни – от сексуальных пристрастий до политической деятельности. Как писал Эндрю Бойл, «правда для Гая всегда была постоянно меняющейся величиной, но способность ослепить друзей и случайных знакомых пылающим заревом своих фантазий не позволяла им его разоблачить»