Бёрджесс, судя по всему, знал о слабости обвинений в его адрес, поскольку написал Гарольду Николсону: «Не стану вдаваться в детали так называемых «свидетельств», о которых ты писал, только скажу, что власти настолько нервничают из-за моего возможного приезда в страну, что делают намеки отдельным личностям, о связи которых со мной известно, что свидетельства есть. Мне известно, что один высокопоставленный британский посол сказал моему другу, не ведая о нашей дружбе: «Беда в том, что мы не знаем, что можно сделать, если он вернется. Нет никаких свидетельств»[969].
Бёрджесс был прагматик. «Я должен принимать в расчет, что власти все же могут сфабриковать дело, а чтобы справиться с этим, потребуется огласка и свидетельства самых разных хороших людей, которым и я так уже причинил неприятности»[970].
Он продолжал вести одинокую жизнь, которая оживлялась лишь случайными встречами с иностранными гостями. Патрик Рейли, служивший в посольстве до августа 1960 года, вспоминал: «Однажды он пристал к только что прибывшему американскому адмиралу, на котором был совершенно новый галстук старого итонца, утверждая, что счастлив встретить человека, учившегося в той же школе, что и он. Изрядно смущенный адмирал сказал, что купил галстук в Берлингтонском пассаже, поскольку ему понравилась расцветка»[971].
Показательно, что, когда Пол Робсон, бывший любовник Корал Браун и кумир Бёрджесса, заболел в Москве и был вынужден провести месяц в санатории, Бёрджесс признался Браун, что «слишком робел и так и не зашел к нему. …Я всегда робею с великими людьми и артистами. …Не так робею, как боюсь… хотя я знаю, что он отличный человек…»[972]
Теперь Бёрджесс постоянно поддерживал контакты с разными журналистами и наслаждался проблемами, которые мог создать. Роберт Элфик, корреспондент агентства Рейтер в Москве в 1958–1962 годах, вспоминал, что «видел Бёрджесса на разных тусовках, одетого в серый костюм, грязный и мешковатый, и в галстук старого итонца. Он, как правило, очень много пил, но не терял головы». Однажды Элфик спросил его, стоила ли игра свеч, и он ответил: «Всем нам свойственно ошибаться»[973].
В начале 1959 года канадский журналист и продюсер Эрик Дуршмид, которому тогда было около тридцати, получил телефон Бёрджесса у кого-то из мелких клерков посольства и позвонил ему. Тот сразу пригласил его, если он принесет с собой виски. Вооружившись двумя бутылками и автомобильными журналами, Дуршмид пришел в квартиру Бёрджесса. «Меня встретил выглядевший очень усталым человек, ободранный, как и дом, в котором он жил. Я представлял, что супершпион выглядит совсем иначе. На сутулых плечах висел изношенный твидовый пиджак, прикрывавший рубашку очень хорошего качества, но пострадавшую от бесконечных стирок советскими порошками. Галстук-бабочка, мешковатые брюки и древние броги со стоптанными до основания каблуками довершали облик. И только его глаза приковывали к себе внимание. В них была глубочайшая печаль. Бездна отчаяния. Это был человек, лишившийся надежд»[974].
Бёрджесс согласился на интервью канадской программе «Крупным планом», и была выбрана соответствующая площадка – засыпанное снегом старое кладбище монастыря, недалеко от его квартиры. Девятиминутное интервью, которое передавалось только в Канаде и было обнаружено в 2011 году, почти ничего не выявило. Бёрджесс был явно сильно пьян и уверенно утверждал, что не является шпионом. Он говорил, что приехал в Россию как турист и, поскольку является социалистом крайних взглядов и марксистом, счастлив жить в СССР.