- Разведет здесь всякие безобразия и выживет!
- Не будет никаких безобразий, - сказала Наша. - Она ученая. Смотри, ошейник.
Так собачонка у них поселилась. Сначала она погрелась, потом покушала, потом завалилась спать.
Утром первым начал хохотать Петух. Потом Надежда услышала смех Наши, выбралась из постели и, забыв надеть тапки, побежала к ним. Петух и Наша хохотали в прихожей, а на вытертом плюшевом покрывальце невиданным манером спала собачонка. Она лежала на животе, отбросив в разные стороны все четыре лапы, точь-в-точь мохнатый коврик, и самозабвенно похрапывала, чуть посвистывая в нос. Их смех ничуть ее не беспокоил.
- Какая забавная! - сказала Наша.
Надо признать, собачонка действительно оказалась забавной. И хлопот с ней не было никаких. Даже проблема с поводком решилась сразу: у Наши была старая сумка на длинном кожаном ремешке, который крепился не наглухо, а на специальных металлических штучках, которыми защелкивались прикрепленные к сумке кольца. Вот такой защелкой ремешок преспокойно пристегивался к кольцу на Ошейнике. Прогуливать собачонку тоже не составляло особого труда. Но кое в чем она была трудновоспитуемым элементом. Так, например, ее постоянно тянуло на пустырь за кинотеатром, и Надежда прекрасно знала почему: собачонка никак не могла отвыкнуть от попрошайных замашек, хотя жила теперь как сыр в масле и совершенно не нуждалась в позорно выклянченных кусочках. Но тянуло ее туда упорно. И хотя пустырь был самым удобным местом для прогулок, Надежда с воспитательной целью тащила собачонку совсем в другую сторону, несмотря на ее сопротивление.
Однако давать квартирантке имя Надежда не позволила. Это было бы уже слишком! Дать имя - значит, принять в дом, в семью. А квартирантка - она квартирантка и есть: сегодня поживет - завтра уйдет. Делить с кем-то любовь Петуха и Наши Надежда не собиралась. Петух, Наша и она, Надежда, и больше им не надо никого! Ведь им великолепно, изумительно друг с другом! Повезло им и с ней: много ли найдется родителей, у которых такая талантливая, такая подающая надежды, такая необыкновенная дочь?! Ее не называют Надей или Надюшей, а зовут Надеждой с тех самых пор, как начались занятия у Нины Андреевны и Петух сказал: "Теперь ты будешь наша Олимпийская Надежда!" Значит, называя ее Надеждой, всякий раз подразумевали и это - Олимпийская.
Но и ей, надо сказать, крупно повезло с ними. Страшно подумать, что случилось бы, если бы у нее были другие родители - не худые, легкие, быстрые, как сейчас, а с габаритами вроде Никитишен. Да ничего бы не случилось! Вот именно - ничего. Пыхтела бы она, как Малайка, и жевала на переменах пирожки. А все гены! У толстых родителей - толстые дети; у худых - худые; у умных - умные. У глупых - дураки. Хотя...
- Наш Антошин - сын академика, - говорила Надежда Петуху, - а сам дурак-предурак и полный двоечник... А как же гены? Ты что-нибудь понимаешь?
- Я одно понимаю, - кричал Петух, повалив ее на диван, щекоча, тормоша и катая из угла в угол, - ты наша Надежда! Олимпийская!
- Пусти, ну! - вырывалась Надежда. Терпеть она не могла этих детских штучек. - Значит, по генам выходит, что и академик... того!