— Как?

— Нонсенс, бессмыслица. Во-первых, никто из свидетелей не видел в руках убегавшего портфеля. Так что или убегавший не был Явичем, или Явич лжет, что взял с собой портфель. Во-вторых, у Явича такая керосинка, что подогреть на ней чай и то проблема. А в-третьих, на кухне тогда ночевал после семейной ссоры муж соседки…

— Да, здесь какая-то неувязка, — признал Эрлих.

— Вот именно: неувязка. И такая же неувязка вышла с фотографиями.

— Фотографиями?

— Ну да, фотографиями. Зачем Явич содрал с документов фотографии своего врага? Хулиганство?

— Не думаю, — с присвистом сказал Эрлих.

— Вот и я не думаю, чтобы это было хулиганством…

А зачем тогда? Для фотоальбома? Тоже сомнительно… Что он с ними потом сделал?

— Я постараюсь уточнить.

— Пожалуйста, Август Иванович. Это очень любопытный вопрос. И заодно узнайте у Явича, почему он решил бросить в почтовый ящик материалы для доклада и эти блатные вирши…

С каждой моей фразой хладнокровие Эрлиха подвергалось все большим испытаниям, а список вопросов непрерывно удлинялся… Когда мы добрались то ли до двадцать восьмого, то ли до двадцать девятого пункта, Галя сообщила, что Явич доставлен. В ту же минуту зазвонил телефон, меня срочно вызывал Сухоруков.

— Прикажете подождать? — спросил Эрлих.

— Пожалуй, ждать не стоит. Начните допрос без меня, а я подойду, как только освобожусь.

Но когда я вернулся от Сухорукова, допрос Явича уже был закончен…

В большом кабинете Сухорукова было холодно и неуютно. Стоял густой, никогда до конца не выветривавшийся запах табачного дыма. Им был пропитан воздух, тяжелые шторы на окнах, обивка кресел, дивана, сукно стола, ковер. Казалось, дымом пахнут и проникающий в комнату сквозь открытую форточку морозный воздух и сам хозяин кабинета с никотинно-желтым лицом, изрезанным морщинами.

— Можно?

Сухоруков поднял глаза от стола, на котором были разложены бумаги, пригладил ладонью и без того аккуратно зачесанные назад волосы.

— Входи.

Под тяжелым взглядом Сухорукова я прошел к столу.

— Здравствуй.

Сухоруков приподнялся, протянул через стол сухощавую холодную руку и снова опустился во вращающееся кресло. Это кресло — предмет зависти Алеши Поповича — появилось здесь недавно, в канун Нового года. Очень современное кресло. Начальник АХО, «вырвавший вместе с мясом» пять таких кресел, ходил именинником.

— Садись.

— Все вращаешься?

— А что поделаешь? Верчусь, — сказал Сухоруков. — Если завидуешь, могу подарить. Говорят, кругозор расширяет. До трехсот шестидесяти градусов… Прикрыть форточку?

— Не стоит.

— Тебя, кажется, поздравить можно? — спросил Виктор, постукивая по столу спичечным коробком. — Эрлих докладывал мне, что Явич признался.

Значит, Эрлих в первую очередь сообщил о своих успехах не мне, а Сухорукову. Естественно, здесь он мог скорее найти поддержку. Теперь мне была ясна цель этого неожиданного вызова. Виктор выжидательно смотрел на меня.

— Да. Я только сейчас прочитал протокол.

— Вот и хорошо, — сказал Сухоруков. — Я уже хотел передать дело в другое отделение. На этом настаивало руководство управления. А то ты и расследование затянул, и глупостей наделал. Шамрай целый скандал устроил. И он прав. Надо было, не мудрствуя лукаво, Явича сразу брать… Ты в какую тюрьму его пристроил?