– Да труба не моя, я только отжал, – пробормотал Андрей. – Не успел еще.

Иван внимательно посмотрел на него, отпустил руку Ольги и сунул ладони в задние карманы. Андрей с досадой сообщил:

– Да он пустой все равно, я проверил. Резервная и резервная, какая разница у кого. Жуликам не пригодилась, мне не помешает, потом верну.

Шакал ты, шакал, подумала Ольга мрачно. У детей воруешь.

– До завтра, товарищи офицеры, – сказала она. – Постарайтесь до утра хоть немножко Родины сохранить.

Изолятор был небольшим. Сильно мельче, чем в пионерлагере «Боровой», куда меня упекали каждое лето, потому что в лагере комната была на три койки, а тут на одну, и не сетчатую, а с плоской металлической решеткой под матрасом. Не попрыгаешь. Тумбочка тоже была металлической, цвета кипяченого молока. А больше в комнате ничего не было. Ну еще увлеченно журчащий унитаз и кран над непривычно мелкой раковиной – вот и вся обстановка на светлую комнатку три на три с половиной, напоминавшую лагерь, больницу или тюрьму разве что запахом хлорки. С другой стороны, изолятор же. Вот и изолирует от всего лишнего. Чего я хотел-то.

Уж точно не этого.

Изолятор Инны, расположенный за стеночкой, был, видимо, таким же, только в зеркальном варианте. Это подсказывали и шум спускаемой в унитаз воды – спасибо, кстати, за отдельный сортир, в лагере, когда я свалился с ангиной, приходилось проситься и ковылять до туалета под конвоем дежурного вожатого, – и стук кровати о стенку. Услышав этот стук, я садился, выдергивал пластиковый щиток розетки из стенки и осведомлялся, рассматривая комнату сквозь пару дырок:

– Соскучилась?

Если ставить щиток наискось, дырки становились узкими скобками, и комната в них выглядела очень четкой – я мог разглядеть даже повисшую на кране каплю, хотя нормальным взглядом выхватывал только отблеск на металле. Жаль, нельзя найти такой же щиток с дырками, чтобы сделать четким остальной мир, нас самих и наши задачи. Я умел и любил решать задачи – если понимал условия и смысл. Но уже четвертый день я не мог ухватить смысл и отделить значимые условия от случайных.

Может, близорукость – это и хорошо. Важно различать то, что вблизи, а то, что вдали, менее существенно и не очень симпатично.

Я повозился, дожидаясь, пока Инна расскажет про сегодняшний допрос – ничего нового, опять то ласково, то грозно и с криками требовали рассказать про фальшивые паспорта, подростковую проституцию, порнофильмы, производство наркотиков, шпионскую или террористическую сеть, доведение детей до самоубийства, неуплату налогов и вообще про что угодно, за что нас с Денисом можно посадить в тюрьму. С тем же самым вчера скакали вокруг меня, а позавчера – вокруг нас обоих, вместе, поврозь и то запирая в тюремную камеру, то приводя обратно в кабинет.

– В общем, все как обычно, – завершила Инна. – Спасибо хоть не бьют.

Я вспомнил Дениса и зажмурился, сжав кулаки. После ареста мы его не видели. Пострадал парень ни за что. За то, что нам добра хотел. А он дедушку любил, полицай его побил.

– Как там в песне было, – спросил я, – прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко?