— Почему?

— Я иду на заседание фабианцев.

— И ты считаешь это достаточно уважительной причиной, чтобы не пойти в гости ко мне?

— Прости, но я пообещал, и…

— В общем, жду тебя в восемь.

— Но, собственно…

— Не будь дураком. Какая разница? Детская вечеринка.

— Но какую отговорку я придумаю?

— Говори им, что хочешь. Скажи, что у тебя только что родилась двойня.

— Ну ладно, уговорил, — сдался Энтони. — Я приду.

— Премного благодарен, — сказал Джерри с вежливостью, граничившей с издевкой. — Я бы сломал тебе шею, если б ты не пришел. Ну бывай. — Он помедлил перед тем, как выйти. — У меня будут Бимбо Эбинджер, Тед, Вилли Монмаут и Скруп. Я хотел позвать и старину Горчакова, но этот дубина простудился и слег в последний момент. Поэтому мне пришлось прийти к тебе, — добавил он будничным голосом, что было самым оскорбительным в его поведении. Лучше бы он с пафосом подчеркнул, как повезло Энтони, что заболел это бонвиван Горчаков. Джерри повернулся и стремительно вышел.

— Т-тебе он н-нравится? — однажды спросил Брайан, когда речь зашла о Джерри. Вопрос отозвался в душе Энтони очень болезненным эхом и он резко ответил, что ему, несомненно, очень приятен Джерри Уотчет.

— Почему еще, ты думаешь, я кожу с ним дружбу? — процедил он, глядя на Брайана с явным раздражением. Фокс не ответил, и вопрос, словно бумеранг, вернулся к Энтони. Да, в самом деле, что связывает его с Джерри? Конечно же ему не правился этот человек; Джерри оскорблял и унижал Энтони и у него не было ни малейшего сомнения, что Уотчет, не задумываясь, снова и снова будет оскорблять и унижать его по любому, самому пустяковому поводу или просто без повода — всего-навсего чтобы подшутить, ведь ему всегда доставляло удовольствие обливать других грязью; у Джерри был природный талант причинять людям боль. Так почему же, почему?

Энтони был вынужден признать, что причиной этих странных отношений был обыкновенный, ничем не разбавленный снобизм. Это была тайна, но тайна постыдная. Это абсурдно и смешно; но факт оставался фактом — ему приятно в обществе Джерри и его друзей. Быть в близких отношениях с этими аристократами и плутократами и в то же время сознавать, что превосходишь их умом, вкусом, суждениями, то есть всем тем, что действительно важно. Это сознание удовлетворяло тщеславие юного Энтони Бивиса.

Признавая его интеллектуальное превосходство, эти юные варвары ожидали, что он станет добровольно развлекать их в награду за восхищение. Он был с ними близок, но близок так же, как был близок Вольтер к Фридриху Великому[68], а Дидро[69] к императрице Екатерине. Что поделаешь, придворного философа не всегда легко отличить от королевского шута.

С подлинным одобрением и в то же время покровительственно и с некоторым уничижением Джерри повторял после своего очередного выпада: «Слава профессору!» или: «Налить еще господину профессору!» — как будто Энтони был итальянским шарманщиком, за гроши вертящим свой немудреный инструмент.

Унижение, о котором вспоминал Энтони, уязвило его, как жало скорпиона. С внезапным остервенением он встал со стула и, нахмурясь, зашагал по комнате.