– В определённом смысле… У него всё слишком!.. Он деятель крупной формы… Он работает со звёздами… А там всё жёстко… Хотя… Мне трудно об этом судить.

– Не звонить? – снова спросил я.

– Отстань, – сказал Саша, усмехнувшись. – Но знай! Многие мечтают, чтобы Паша попросил их ему позвонить… Так-то… И хватит про Каплевича!.. Давай лучше про твою «Собаку…»…

Клочок бумажки с номером телефона Павла Каплевича я потерял там же, у Саши в буфете. Так что не позвонил. Но он сам меня нашёл невероятным способом. Как-то через нескольких людей передал мне просьбу позвонить. Только Паша мог такое сделать!

Он приютил меня у себя на старой классической подмосковной даче. Буквально за руку водил по театрам. С ним я впервые зашёл в «Современник», МХАТ, Театр имени Моссовета… Куда бы мы с ним ни приходили, обо мне уже слышали. Он везде обо мне уже успел рассказать.

– Твоя «Собака» – это очень хорошо! – говорил он много раз при разных людях, с которыми знакомил. – Но скажите этому провинциальному упрямцу!.. Сколько ты сможешь свою собаку съесть? Пятьдесят, сто раз? А потом от неё будет всех тошнить… Москва быстро наедается… И будешь ты слышать… «О! Это тот, который ел собаку… Как он начинал!.. Жаль, что больше ничего не смог!»… Скажите ему, что так и будет… Москва на такое насмотрелась!.. Тебе нужно не собаку свою играть, а садиться и писать пьесу! Понятно?!

– Я не умею писать пьесы, – возражал я ему. – Не умею! Я учился другому… Я изучал теорию литературы… Драматургию знаю слабо…

– Не умеешь – учись! – говорил он. – Как ему объяснить, что надо садиться и писать?! Хочешь, я рядом с тобой людей посажу, чтобы они за тобой записывали?

Я спорил с Пашей, пытаясь объяснить, что создание монолога для собственного исполнения и пьесы для исполнения другими людьми – это глобально разные процессы. Но он не слушал меня. А я сопротивлялся.

Я ему не доверял. Я думал, что он хочет получить от меня пьесу для каких-то своих целей.

Но когда под его неистовым давлением я напишу-таки пьесу «Записки русского путешественника» и принесу ему, он её даже не возьмёт и не прочтёт. Не заглянет ни разу в текст. Пальцем не дотронется. Но будет рад как ребёнок. Он будет счастлив тем, что уговорил, убедил, заставил, хитростью и упрямством усадил меня за писательский стол. Ему этого будет достаточно. А когда моя пьеса получит премию, он потеряет ко мне практически всякий интерес, поставив себе самому галочку об успешно проделанной работе в одном ему известном списке своих деяний.

В Вахтанговском театре Паша познакомит меня с актрисой Юлией Рутберг. Она окажется дочерью Ильи Григорьевича Рутберга. Того самого И. Рутберга, чью книжицу я когда-то вёз из библиотеки домой как единственный источник знаний о пантомиме, найденный в Кемерово. Того самого Ильи Рутберга, чью речь на фестивале в Челябинске не смог пережить театр пантомимы «Мимоходъ».

Зимним, люто холодным вечером я попаду в московскую квартиру семейства Рутбергов, и Илья Григорьевич будет поить меня чаем, показывать фотоархивы и говорить со мной. Я ненадолго окажусь в мире теней тех людей, которые отказались от слова в пользу таинственного искусства, время которого ушло.