— Диаграмма Харкера? — спросил Медоуз.

— Зашкаливает, сэр, — отозвался кудрявый. — В жизни ничего подобного не…

— Наблюдается рост альфа —, бета — и гамма-излучения, — объявил другой ученый. — И довольно значительный.

Медоуз склонился над приборами, изучая свежие данные. В дальнем конце помещения кто-то упомянул квантовую ионизацию, и Медоуз тут же бросился к другому экрану. Отовсюду слышались взволнованные, настойчивые голоса: ученые заявляли о новых, неожиданных данных, сыпали непонятными словами и фразами. Медоуз бегал от монитора к монитору, недоуменно тряс головой и твердил «невозможно, немыслимо». Принтер застрекотал пуще прежнего, а из его щели полезла нескончаемая бумажная полоса. С новой силой грянула музыка электронного писка, треска и гудения, экраны расцветились калейдоскопами цифр, графиков и диаграмм.

— Что происходит? — выпалил Гиргис.

Не удостоив его ответом, Медоуз подошел к стеклу вплотную и приказал Усману выйти из камеры, но египтянин стоял как зачарованный, глядя на камень с отсутствующим, невменяемым видом. Медоуз повторил приказ раз, другой, все настойчивее и громче. Потом он беспомощно всплеснул руками и дал знак коллеге, который тут же нажал кнопку воздушного шлюза. Двери тамбура зашипели и закрылись, и Усмана запечатало внутри камеры.

— Сожалею, что пришлось так поступить, миссис Кирнан, — начал Медоуз, — но иначе мы рискуем…

— Хрен с ним, — оборвал Гиргис. — Мы в безопасности? Купол надежен?

Медоуз воззрился на него, потрясенный таким безразличием, потом хлопнул ладонью по стенке камеры.

— Это многослойное углеродистое нанопористое свинецсодержащее стекло десятисантиметровой толщины. За его пределы не проникнет ни одно известное нам вредное вещество или излучение. Таким образом, ответ на ваш вопрос — да. Мы в полной безопасности. Чего, к сожалению, нельзя сказать о вашем коллеге.

Усман стал раскачиваться взад-вперед, опершись о камень одной рукой. Египтянин словно вошел в транс: что-то бормотал, смотрел перед собой стеклянными глазами и, похоже, воспринимал происходящее лишь наполовину.

— Да что с ним такое, черт подери? — взорвался усатый приятель Гиргиса. — Он что, пьян?

Никто не ответил. Усман по-прежнему раскачивался, с трудом поднимая руку к застежке скафандра.

— Жарко, — донесся его голос из переговорного устройства — невнятный, нездоровый. — Тошнит.

— Что с ним? — спросила Фрея, которую это зрелище ужасало и в то же время притягивало.

Флин покачал головой, не зная, что ответить. Усман пошатнулся, уцепился за бегунок молнии, расстегнул скафандр и, с усилием сбросив его на пол, остался в белой рубашке и синих брюках.

— Жарко, — пролепетал он. — Тошнит.

Потом Усман стянул и одежду, оставшись в трусах, носках и туфлях. Очевидное недомогание египтянина лишало ситуацию возможного комизма: у несчастного дрожали руки, он прерывисто дышал и ловил ртом воздух.

— Больно, — простонал Усман, хватаясь за живот и бедра. — Очень больно!

— Боже мой, — прошептала Фрея. — Нет, не могу на это смотреть!

Однако, как и остальные, она не могла отвести глаз; всех словно заворожила жуткая сцена за стеклом карантинной камеры. Принтер застрекотал еще яростнее, приборы хором пищали и пикали — неведомые силы стремительно набирали мощь. Несмотря на заверения Медоуза в герметичности камеры, Гиргис и его сподручные отступили подальше от стеклянного куба. Кирнан же, наоборот, подошла вплотную и прижала ладонь к стеклу, оживленно посверкивая глазами.