Сущев-Ракуса взмахнул перчаткой, резко обрывая полицмейстера.

– Не выдумывайте! – сказал он. – Я лучше вас знаю положение в губернии. И сейчас не найдется в Уренске человека, который бы осмелился возглавить столь рискованное предприятие. Это – ваши, Бруно Иванович.

– Как бы не так… – фыркнул Чиколини.

– И баста, – заключил жандарм.

Чиколини сложил ладони перед собой на католический манер, воззвал к Мышецкому с мольбою:

– Вот и всегда эдак-то. Заступитесь, ваше сиятельств. Аристид Карпыч, не при нем будь сказано, какой уже раз отпихивается от своих дел. А потом, когда моя полиция в лепешку расшибется, он и забирает славу к своим жан­­­да­рмам!

Сущев-Ракуса дружески обнял полицмейстера, пощекотал его бледную, до синевы выбритую щеку усами:

– Ах вы старый кляузник! Как вам не стыдно перед его сиятельством… Люблю я вас, Бруно Иванович, люблю. Но вы не грешите: это ваши обираловцы копают под банк. Вы меня не проведете…

Аристид Карпович развернулся, щелкнув перед Мышецким каблуками, и, прижимая к груди котелок, направился к выходу.

– Проклятая жизнь! – вздохнул Чиколини, огорченный. – Ну, что ж, идите с богом, а я останусь… Вот дождусь ночи, послушаю, как они – шибко ли скребутся?

Почесал себе в затылке, хмыкнул:

– А может – крысы, ваше сиятельство?

Мышецкий обратился к полицмейстеру:

– Бруно Иванович, около полуночи приоткройте двери. Я, может быть, хотя и не обещаю, загляну к вам на минутку. Вместе послушаем…

Сущев-Ракуса подождал во дворе вице-губернатора, любовно тронул его за локоток:

– Напрасно беспокоитесь, князь, Чиколини – старый фантазер. Я в его авантюрах участвовать не буду.

– Но вполне возможно, что Чиколини и прав? Может, это действительно экспроприация? И затеяна она как раз местными революционерами?

– Не верьте, Сергей Яковлевич, – утешил его Сущев-Ракуса. – Теперь революционер дохлый пошел, он больше книжки читает. А прочтет – болтать начинает. Государственный банк – дело не шуточное, тут смелость нужна!

Помолчав, Мышецкий признался:

– А мне сегодня одну гадость подсунули…

– Это я подсунул, ваше сиятельство, – вдруг рассмеялся жандарм. – Изъял из обывательской почты!

– Вы? – удивился Мышецкий.

– Конечно же, князь. Пока я в Уренской губернии, вы за мною, как за каменной стеной!..

Сергей Яковлевич откровенно спросил жандарма об Агрыганьеве, и полковник ответил так:

– Меня больше занимают деповские социалисты. На всякий же случай, спешу предупредить вас, князь: хоругви и знамена этих «союзников» хранятся в кафедральном соборе. Мелхисидек мелет муку, которую подсыпает ему Атрыганьев, – так вы, князь, не оступитесь между жерновами!

– Постараюсь быть осторожным, – сказал Мышецкий.

– Во-во, – похвалил князя жандарм. – Осторожность не помешает…

Мышецкий не заходил в эту ночь в банк, но утром Чиколини сам явился к нему в присутствие – серый от бессонницы и мрачный. Не спеша поставил в угол шашку, откинул полу старенькой шинели, достал платок и высморкался.

– Ну? – подстрекнул его Сергей Яковлевич. – Что там?

– Мужик умер на Петуховке, – сказал полицмейстер. – Сей день хоронить будут. Говорят, от холеры…