– В самом-то городе не очень, – ответил полицмейстер. – Но в губернии немало земледельческих колоний, основанных еще Николаем I.

– С какой же целью?

– Чтобы проверить, способны ли евреи к землепашеству.

– Ну и как?

– Грязно живут, ваше сиятельство, но таровато.

«Поеду к Аннинскому – навещу эти колонии», – заранее решил Мышецкий…

Вдали уже показались беленые стены «Менового двора», вокруг которого дымились навозные кучи. Еще дальше торчали трубы мастерских депо, и Чиколини вдруг показал свой кулачок:

– Вот такие сидят там… крепкие! Как орехи…

– Кто? – не понял Сергей Яковлевич.

– Да деповские эсдеки, ваше сиятельство. Аристид Карпович-то уже сколько клыков себе поломал, а ничего поделать не может. Последние волосенки в депо оставил – одни усы теперь у него!

– Что же так, Бруно Иванович?

– Да тяжело ему, бедному… Большевики там, в депо-то!

Сергей Яковлевич заговорил совсем о другом:

– А вы, Бруно Иванович, плохо следите за порядком в городе… Прямо скажу – плохо!

– Вы опять про Обираловку? – забеспокоился Чиколини.

– Да нет… Что у нас за бандиты гуляют среди бела дня по улицам? Поют у меня под окнами частушки… Обещают попасть в какие-то там депутаты к самому Вячеславу Константиновичу!

Чиколини обиделся:

– Я в политику не мешаюсь. Пусть Аристид Карпыч разбирается, это его забота. Мое дело – ворюги, пьяницы, проститутки! А тут и без меня начальства хватает; Атрыганьев – камергер, Мелхисидек – архиепископ… Не пойму я их!

Сергей Яковлевич вспомнил кривоногого мужичонку, поддергивающего штаны, и невольно засмеялся:

– Странные Лассали появились на Руси!..

Коляска высоко подскочила на ухабе – у князя щелкнули зубы. Он стал жаловаться, что ни в ком не может найти поддержки; убогость мысли, низость характеров, круговая порука в преступлениях – вот спицы колеса, в котором он вынужден кружиться как белка.

– Воруют так, что печку раскаленную нельзя без присмотра оставить. Отвернись только – и печку голыми руками вынесут…

Мышецкий высказал все это, и обрусевший итальянец (потомок часовщика, удравшего в Россию от долгов из Венеции) понурился стыдливо.

– Я знаю, – хмуро произнес Чиколини, – о чем вы хотите спросить меня… Такой ли я, как и остальные в Уренске? Ну, что ж. Сознаюсь честно: я тоже беру взятки.

– Каким же образом?

– Очень просто: не плачу за выпитое и съеденное. Хотя… всегда всучиваю деньги. Но не берут. И – не надо!

Сергей Яковлевич подивился откровенности и спросил:

– Как же вы, Бруно Иванович, оказались в Уренске?

Чиколини загрустил, вспоминая:

– Эх, был ведь я комендантом в Липецке – на водах. Городок веселый, обыватели смирные. Приезжал как-то император покойный, и тут я сплоховал, прямо скажем… Бывает, знаете, эдакое умопомрачение. Сам не ведаешь, что творишь!

– А что же случилось?

– Да поначалу, – помялся Чиколини, – все хорошо было. Ходил я с его величеством. Показывал-рассказывал… Перешли мы с ним через Липовку (речонка такая). А за нами народец кинулся. И – только треск слышу: моста как не бывало! Людишки в реку – всем табором. Так и скрылись, в пиджаках да шляпах, по случаю высокого гостя…