– Мерзость! – выругался Ениколопов. – Ладно, пиши… Пиши, мне их не жалко. Я не могу разделять их программы… Совсем осатанели! Им бы рвануть сначала тебя, а потом уже Влахопулова. Дураки, молокососы!
– Время не ждет, – торопил жандарм. – Да и выпить хочется. Давай…
– Пиши: Остапчук Герасим, без определенных занятий, проживает в номерах вдовы Супляковой…
– Валяй дальше, – подстегнул жандарм, наслаждаясь.
– Зудельман Исайка, портной, свое дело на Пушкинской…
– Давно догадываюсь. Дальше!
– Гимназист Борис Ляцкий, сын инспектора…
– Сопляк, – заметил жандарм. – Отца жалко, уважаемый человек. Мать достойная женщина… Все?
В лице Ениколопова что-то изменилось:
– Нет, еще один.
– Кто?
– Санитарный инспектор… Борисяк!
Аристид Карпович отбросил от себя карандашик.
– А вот это уже неблагородно, – сказал он с упреком. – Чтобы разрешить партийные разногласия и убрать своего противника, совсем незачем прибегать к помощи корпуса жандармов его императорского величества. Борисяк со своими марксистскими кружками далеко от меня не ускачет. Придет время! Но сейчас-то он – тихий. Книжки читает… Стыдитесь, дорогой Вадим Аркадьевич! Нехорошо-с. Все-таки – дворянин…
Они снова перешли на «вы».
Ениколопов поднял с пола оружие, уверенно сунул в карман свой браунинг.
– Обычно, господин полковник, – сказал он с усмешкой, – такие вещи оплачиваются. И – неплохо!
– Идите вы, сударь, к такой-то матери, – ответил жандарм вежливо. – Есть люди, которых я покупаю за кусок хлеба. Ну а вы-то и так хорошо живете!..
Мышецкий успел уже вздремнуть, когда чья-то прохладная рука легла на его воспаленный лоб. Он поднял голову – перед ним стояла Конкордия Ивановна (тоже не последнее лицо в этой картине «глуповского междоусобия»).
– Что вам, дорогая? – тихо спросил Мышецкий.
– Вы уже вступили, князь, в новую должность?
– Да, вступил. Временно.
– А кто же теперь будет «вице»?
– Атрыганьев. Тоже – временно.
– Все временные. Одна я здесь – вечная, – ответила женщина и, нагнувшись, поцеловала его долгим, стонущим поцелуем…
Разморенный от вина и слез, Сергей Яковлевич даже не заметил, как Монахтина удалилась. А когда снова открыл глаза – перед ним сидел уже Сущев-Ракуса. Жандарм был пьян в стельку, но язык у него был подвязан по-прежнему крепко.
– Ениколопов-то, – сказал он, – отомстить мне возжаждал за что-то. Решил споить меня! Бутылки по четыре выпили. Теперь он там под столом валяется, как свинья, а я здесь, дорогой князь, перед вами… Аки голубь!
Он набулькал себе зельтерской, посмотрел на бегущие со дна бокала веселые пузырьки.
– А здорово бабахнуло! – вдруг сказал полковник. – В целом квартале – стекол как не бывало… Это не динамит и не «гремучка». Видать, немецкая, химия… Дремлюга-то здорово прокакал!.. Вы, князь, протрезвели, душа моя?
– Да, ничего. Но что мог сделать ваш Дремлюга?
– Что? Да он, подлец, никого вдогонку не послал.
Сергей Яковлевич посмотрел на жандарма с удивлением:
– А разве…
– Только так, – опередил его жандарм. – Вы думаете, князь, за вами никто не едет? Оглянитесь!
– Ну, я оборачивался! И не один раз.
– И никого не видели?