– Вас Северин прислал? – резко спросила женщина, поднимаясь. – А почему сам не пожаловал?! Некогда?! Заработался?!

– Мама, – робко, испытывая явно неловкость за столь нелепую резкость, попросила девушка. – Не надо так. Ты же…

– Не мешайся. Ишь, грамотная! Я говорю, не переломился бы, когда тещу свою по-человечески встретил!

– Его нет на заставе, – стараясь говорить как можно спокойней, ответил я. – В отряд уехал.

– Тебя же, мама, просили подождать, – упрекнула дочь.

Но мать вновь сердито прервала ее:

– Что просили? Я чтобы инкогнито хотела. Он тут без жены как вел себя?

Ишь ты – инкогнито. А в телеграмме указала: теща. Да простится ей, ибо не ведает, что творит.

– Давайте лучше познакомимся. И катер ждет вас. Меня зовут Евгением Александровичем. Я – заместитель Северина Лукьяновича. А это – Павел Гранский.

Я посторонился, представляя ефрейтора Гранского (до этого он стоял у меня за спиной), и тот сразу же шагнул к девушке и подал ей букетик ромашек.

– У вас оранжерея? – удивленно спросила она, с наслаждением нюхая цветы. – И пахнут, как наши, подмосковные.

– Ниспосланная нам благодать. Природа одаривает нас, пограничников. Любит нас.

Ого! вот она – молодость.

А девушка протянула руку Гранскому и, улыбнувшись кокетливо, проговорила.

– Меня Катей зовут.

– Меня – Елизавета Кирьяновна, – отрекомендовалась теща Полосухина, повернувшись к дочери, взяла у нее цветы. – Правда, что ли, что живые они? – понюхала и удивленно воскликнула: – Ишь ты, а говорили – Север. Лучше наших.

– А что, Оля о ромашках не говорила?

– Ни о чем она не говорила! – сердито ответила Елизавета Кирьяновна и спросила настойчиво: – Пошли, что ли? Или вертаться, раз Северина нет?

– Катер у трапа, Елизавета Кирьяновна.

– Что тогда стоите? Берите чемоданы. И вот сумка еще.

Через несколько минут катер отвалил от трапа и, обогнув теплоход, взял курс к заставскому причалу. Елизавета Кирьяновна, рассевшись на середине скамейки, поворачивала голову то вправо, то влево, отчего походила на большую заводную куклу, и все охала:

– Ишь, прелесть какая. Не наглядишься!

А Катя с Гранским стояли на носу и о чем-то негромко разговаривали.

– Ишь ты, птиц-то, птиц! – восторгалась Елизавета Кирьяновеа. – А тоже боятся. И тут им, бедняжкам, покоя нет. Ишь, как улепетывают!

Точно подмечено. Тупики, кайры и бакланы не взлетали, когда приближался наш катер, а, хлопая пугливо крыльями по воде, с шумом улепетывали либо вперед по курсу, либо в сторону.

– А что там? Неужто, лебедушки?

– Да. Они.

– В раю живете! Истинно – в раю. Лебедь вольный – вот он. Ишь ты! Это тебе не зоопарковский облезлый…

Катер вошел в устье и, сбавив обороты, заскользил мимо гладкого утеса, высокого, угрюмого, несмотря на солнечный день. Притихла Елизавета Кирьяновна, нахохлилась. Я даже улыбнулся, увидев столь резкую перемену в настроении гостьи. Мне ведь тоже, когда проходили мы здесь первый раз, жутковато стало. Неуютно.

Прошли Чертов мост и, обогнув перекат перед Страшной Кипакой, проскочили на малых оборотах в затон к причалу.

– Прошу вас, – предложил я руку Елизавете Кирьяновне, и она будто машинально поднялась. Все еще не могла, видно, побороть робость. Оглянулась на Страшную Кипаку и торопливо вылезла на причал. И снова стала прежней. Как подменили. Расправилась горделиво, громко и недовольно спросила: